Линия Сатурна
Шрифт:
– Неплохой у вас городок, - обращаюсь к незнакомцу.
Поворачивается. И я впервые вижу его глаза - карие, насмешливые.
– А вы откуда?
– Из Большой Деревни.
– И Москвы, что ли?
– Из белокаменной.
– Наш городишко наверняка кажется вам дырой, - цедит он.
Меня корчит от обиды за родной городок, который, если честно, никогда не был мне симпатичен. Вернее, так. В детстве я не вылезал из периферийной Оборонки и центра города просто не знал. А в молодости заболел Москвой и страшно хотел свалить в белокаменную, - она снилась по ночам.
И все же незнакомец сразу становится мне противен. Напялил дряхлую широкополую шляпу и изображает то ли сверхчеловека, то ли непризнанного гения.
А он продолжает:
– У меня с детства мечта – жить в первопрестольной.
Потом, криво усмехнувшись, добавляет:
– Шмотки, гляжу, на вас заграничные. Подержанные, но - фирм'a. Этого не скроешь. Такое здесь не шьют.
Обводит меня восхищенным взглядом.
– Сразу видать. По мне так лучше западная комиссионная одежонка, чем новая отечественная. Я бы и сам такое надевал, но… Стараюсь не привлекать внимания к своей скромной персоне. Зачем выделяться? Я не кинозвезда. Да и деньжонки нужны немалые. Ношу то, что и большинство. За единственным исключением: нагло фигуряю в довоенной отцовской шляпе, уже потертой. И этим дразню население.
Надменно кривит рот. О чем он и Роман разговаривали возле кинотеатра «Родина»? А что, если хромой просил его всячески нас задерживать, пудрить мозги?
Как мне себя держать? Распахнуться и вызвать на ответную открытость? А если просто начнет врать?
Вопросы без ответов.
А время идет.
Небольшие, словно слегка выцветшие глаза паренька безмятежны и чуть ироничны. Лишь теперь замечаю над верхней его губой узенькую, тщательно выбритую ниточку пижонистых усиков. Уверенное в себе наглое хамло. Лет ему не больше тридцати, а держится как сорокалетний.
– Мне почему-то кажется, что вы начальник, - говорю ему.
– Мелкий. Мастер в сборочном цехе.
Он самодовольно ухмыляется. На верхней челюсти два передних зуба - золотые.
– А вы кем работаете?
– спрашивает небрежно.
– Мы не коллеги?
– Программист. Прибыл на конференцию, делиться опытом.
– Наблюдал я как-то вашу ЭВМ, - цедит он, усмехаясь, выпуская дым из ноздрей.
– Стоит здоровущая железная хреновина, моргает лампочками и как бы говорит: «Сейчас та-акое выдам!..» А рождает мышь. Пользы от нее ровно никакой. И долго еще не будет.
«Как ты заблуждаешься, парень!» - вертится у меня на языке; сглатываю эти слова вместе со слюной.
Он протягивает ладонь.
– Валентин.
Пальцы длинные, сильные, цепкие. Нарочно стискивает мою руку, точно клещами. Выдерживаю. Он удовлетворенно усмехается. Спрашивает:
– Знакомишься с городом, приятель? Здесь знакомиться не с чем. Нищий набор типовух и кособоких изб. Все грязное, завалящее. Глаз положить не на что. Девчонки - так себе. Серость. Ширпотреб. Москвички – дело другое. Не парижанки, но вполне комильфо. Умеют подать себя. А здесь… Одно слово: глубинка, глухомань.
– Что ж ты в Москву не переедешь?
– Легко
– Комната в двухкомнатной квартире.
– Во, видишь, комната. А я где головенку свою греховодную преклоню? Был бы строителем, мог бы понемногу жилплощадью отовариться. Поначалу – койка в общаге. Потом - хрясть! – квартирка в новостройке. Естественно, у черта на куличках, но - в столице. Нет, я в строители переквалифицироваться не собираюсь. Не мое…
Умолкает. Супится. И внезапно прищуривает правый глаз.
– Послушай, чувачок, мне почему-то кажется, что ты – не из Москвы. Да чего там, уверен. Зуб даю. Золотой.
– Почему так решил?
– спрашиваю, обмерев.
– Заметил, как ты и эта мелочь пузатая, - он брезгливо мотает головой в сторону Алешки и Немой, беззвучно окаменевших на соседней скамейке, - за мной шпионили. А потом ты подсел ко мне. Как бы невзначай. Ну, приятель, колись, чего надобно?
– Что, принял меня за мента?
– я посмеиваюсь, оттягивая время.
– А хрен тебя знает, кто ты такой, - беззлобно усмехается он.
«А ты кто такой, Валя-Валентин?
– крутится в моей голове.
– Возможно, ты – убийца моего отца и встречался с «дядей Ромой» возле киношки, чтобы получить последние наставления? Что ж тогда получается? Роман - заказчик, а ты - киллер?»
Заставляю себя улыбнуться внезапно заледенелыми губами.
– У тебя мания преследования, Валентин. Что за бред! Никто за тобой не следил. Я вчера прилетел из Москвы и…
– Брось, я маасквичей перевидал. Ты – местный. Но какой-то странный, диковинный, точно не отсюда. Не могу тебя раскусить. А, впрочем, зачем?
– добавляет он пренебрежительно.
– И вообще, надоел ты мне, брателло…
Я даже не обижаюсь. Встаю со скамьи и – сам не пойму, зачем, словно в бреду отправляюсь в сторону улочки Бонч-Бруевича. Ребята топают за мной. Даже не оглядываясь, ощущаю их присутствие за своей спиной.
У меня кошки скребут на душе. Я - законченный дурак! Зачем тащился за Валентином? Неужто надеялся его расколоть?
«Все пропало! Все пропало!
– рефреном стучит в мозгу.
– Роман к чему-то готовится в Оборонном районе. А мы здесь занимаемся всякой ерундой… Стопроцентный кретин!»…
Что я потерял на торговой улочке Бонч-Бруевича? Понятия не имею. Но вот она – во всем своем уродстве.
В 1999-м она до отказа забита киосками, бойко торгующими шмотками, игрушками, дешевой бижутерией, сувенирами. Горожане, теснясь и толкаясь, пожирают глазами выставленное в витринах базарное барахло, запихиваются в тесные мирки «комков», чтобы приобрести для себя или для своего ребенка китайскую (или турецкую) тряпочку или игрушку.
Через год (как обещает мэр) киоски снесут, улочку оборудуют скамьями и клумбами, и она превратится в местный Арбат. Во что не очень-то верится. Все уже привыкли к безалаберной комочной жизни, в которой есть мишурная мещанская романтика, почему-то приятно греющая душу.