Литературные воспоминания
Шрифт:
похвально и что подлежит нареканию, не отвергал одной какой-либо черты, на
основании ее сомнительной верности или необходимости для произведения, не
одобрял другой как полезной и приятной,—а, основываясь на сущности
авторского таланта и на достоинстве его миросозерцания, просто объявил, что в
Гоголе русское общество имеет будущего великого писателя. Я имел случай
видеть действие этой статьи на Гоголя. Он еще тогда не пришел к убеждению, что
московская критика, то есть
намерения и авторские цели,—он благосклонно принял заметку статьи, а именно, что «чувство глубокой грусти, чувство глубокого соболезнования к русской
жизни и ее порядкам слышится во всех рассказах Гоголя», и был доволен статьей, и более чем доволен: он был осчастливлен статьей, если вполне верно передавать
воспоминания о том времени. С особенным вниманием остановился в ней Гоголь
на определении качеств истинного творчества, и раз, когда зашла речь о статье, перечитал вслух одно ее место: «Еще создание художника есть тайна для всех, еще он не брал пера в руки, — а уже видит их (образы) ясно, уже может счесть
складки их платья, морщины их чела, изборожденного страстями и горем, а уже
знает их лучше, чем вы знаете своего отца, брата, друга, свою мать, сестру, возлюбленную сердца; также он знает и то, что они будут говорить и делать, видит всю нить событий, которая обовьет и свяжет между собою...» «Это
совершенная истина, — заметил Гоголь и тут же прибавил с полузастенчивой и
полунасмешливой улыбкой, которая была ему свойственна: — Только не
понимаю, чем он (Белинский) после этого восхищается в повестях Полевого»
[121]. Меткое замечание, попавшее прямо в больное место критика; но надо
сказать, что, кроме участия романтизма в благожелательной оценке рассказов
Полевого, была у Белинского и еще причина для нее. Белинский высоко ценил
тогда заслуги знаменитого журналиста и глубоко соболезновал о насильственном
прекращении его деятельности по изданию «Московского телеграфа»; все это
повлияло на его суждение и о беллетристической карьере Полевого [122].
Но решительное и восторженное слово было сказано, и сказано не наобум.
Для поддержания, оправдания и укоренения его в общественном сознании
Белинский издержал много энергии, таланта, ума, переломал много копий, да и не
с одними только врагами писателя, открывавшего у нас реалистический период
литературы, а и с друзьями его. Так, Белинский опровергал критика
«Московского наблюдателя» 1836 года, когда тот, в странном энтузиазме, объявил, будто за одно «слышу», вырвавшееся из уст Тараса Бульбы в ответ на
восклицание казнимого и мучимого сына: «Слышишь ли ты это, отец мой?» —
будто за одно это восклицание «слышу» Гоголь достоин был бы бессмертия;
другой раз опровергал того же критика, и не менее победоносно, когда тот
выразил желание, чтобы в рассказе «Старосветские помещики» не встречался
125
намек на привычку, а все сношения между идиллическими супругами
объяснялись только одним нежным и чистым чувством, без всякой примеси [123].
Вспомним также, что «Ревизор» Гоголя, потерпевший фиаско при первом
представлении в Петербурге и едва не согнанный со сцены стараниями
«Библиотеки для чтения», которая, как говорили тогда, получила внушение извне
преследовать комедию эту, как политическую, не свойственную русскому миру,
— возвратился, благодаря Белинскому, на сцену уже с эпитетом «гениального
произведения» [124]. Эпитет даже удивил тогда своей смелостью самих друзей
Гоголя, очень высоко ценивших его первое сценическое произведение. А затем, не останавливаясь перед осторожными заметками благоразумных людей,
Белинский написал еще резкое возражение всем хулителям «Ревизора» и
покровителям пошловатой комедии Загоскина «Недовольные», которую они
хотели противопоставить первому. Это возражение носило просто заглавие «От
Белинского» и объявляло Гоголя безоглядно великим европейским художником, упрочивая окончательно его положение в русской литературе [125]. Белинский
сам вспоминал впоследствии с некоторой гордостью об этом подвиге «прямой», как говорил, критики, опередившей критику «уклончивую» и указавшей ей путь, по которому она и пошла (см. библиографическое известие о выходе «Мертвых
душ», VI, 396, 400, 404 etc.). Таковы были услуги Белинского по отношению к
Гоголю; но последний не остался у него в долгу, как увидим.
Николай Васильевич Гоголь жил уже за границей в описываемое нами
время и уже два года, как основался в Риме, где и посвятил себя всецело
окончанию первой части «Мертвых душ». Правда, он побывал в Петербурге
зимой 1839 года и читал нам здесь первые главы знаменитой своей поэмы, у Н. Я.
Прокоповича, но Белинского не было на вечере: он находился случайно в Москве
[126]. Вряд ли Гоголь и считал тогда Белинского за какую-либо надежную силу.
По крайней мере в мимолетных отзывах, слышанных мною от него несколько
позднее (в 1841 году, в Риме), о русских людях той эпохи Белинский не занимал
никакого места. Услуги критика были забыты, порваны, и благодарные
воспоминания отложены в сторону. И понятно отчего: между ними уже прошли
статьи нашего критика о «Московском наблюдателе», горькие отзывы Белинского
о некоторых людях того кружка, который уже призывал Гоголя спасти русское