Литературные воспоминания
Шрифт:
в его уме; но все же волей и неволей он оставался при нем, потому что только с
помощию его можно было поднимать самые простые вопросы общественной
морали и касаться, хотя бы и косвенно, предметов русского современного быта и
развития. Подобно тому как крестьяне покупали тогда нужные им земли на имя
задаренного ими помещика, так покупалось в литературе право говорить о самом
пустом, но все-таки публичном деле и о смысле того или другого всем известного
общественного явления, призывая на
Таково было действие французской культуры на добрую половину нашего
русского мира. Но вот что замечательно. Изменяя свой способ воззрения на
призвание писателя и помещая задачи литературы уже в среде общественных
вопросов, ни Белинский, ни весь кружок тогдашних западников и не думал
выбрасывать прежних своих представлений за борт как негодный балласт, не
приносил никакой каннибальской жертвы из коренных оснований прежнего
своего созерцания. Как ни различно было у них понимание сущности некоторых
политико-экономических тем, как ни горячи были между ними споры по
частностям и способам приложения новых полученных идей, весь кружок
сходился, однако же, безусловно в некоторых началах: он одинаково принимал
нравственный элемент исходной точкой всякой деятельности, жизненной и
литературной, одинаково признавал важность эстетических требований от себя и
от произведений мысли и фантазии, и никто в нем не помышлял о том, чтоб
можно было обойтись, например, без искусства, поэзии и творчества вообще как в
жизни, так и при политическом воспитании людей. Кстати заметить, что в виду
частых споров между друзьями было выражено позднее в литературе нашей
подозрение, что самый круг делился еще на баричей, потешавшихся только
идеями, и на демократические натуры, которые принимали горячо к сердцу все
философские положения и делали их задачами своей жизни [160]. Мнение это
может быть отнесено к числу догадок, которыми удобно отстраняются
затруднения точного определения явлений. В круге, о котором идет дело, не
всегда только «баричи» старались уйти от строгих заключений и выводов, какие
необходимо истекают из теоретических положений, и не всегда только
«демократы» понимали яснее своих товарищей сущность начал и старательнее их
доискивались последнего слова философских проблем. Очень часто роли
менялись, и врагами увлечений и защитниками крайних мнений делались не те
лица, от которых всего вернее было ожидать подобных заявлений, что можно
было бы подтвердить многочисленными примерами. Дело в том, что
отличительную черту всего круга надо искать в другом месте и прежде всего в
пыле его философского одушевления, который не только уничтожил разницу
общественного
бессознательных влечений и предрасположений, превратив весь круг в общину
мыслителей, подчиняющих свои вкусы и страсти признанным и обсужденным
началам. Темпераменты в нем, конечно, не сглаживались, психические и
философские отличия людей проявлялись свободно, большая или меньшая
энергия в понимании и в выражении мысли существовали на просторе, но все эти
силы шли во след и на служение идее, господствовавшей в данную минуту, которая роднила и связывала членов круга в одно неразрывное целое и, если
можно так выразиться, сияла одинаково на всех лицах. Бывали в недрах круга и
упорные разногласия,— ожесточенная борьба не раз потрясала его до основания, как мы уже говорили и увидим еще далее, но междуусобия эти происходили
исключительно по поводу прав того или другого начала на господство в круге, по
поводу водворения той или другой философской или политической схемы в умах
и упрочения за ней прав на сочувствие и повиновение. Других побуждений и
другого дела круг этот не знал. Так шло до 1845 года, когда под тяжестию
собственной своей слишком абстрактной задачи и под напором новых
общественных и социальных вопросов круг стал распадаться и распался
окончательно к 1848 году, оставив после себя воспоминания, которые еще не раз, думаем, будут обращать на себя внимание мыслящих русских людей.
XVI
Осенью 1843 года, проездом через Москву, я познакомился с Герценом (а
также с Т. Н. Грановским и со всем кругом московских друзей Белинского), которого знал доселе только понаслышке[161]. Я еще застал ученое и, так сказать, междусословное торжество, происходившее в Москве по случаю первых
публичных лекций Грановского, собравшего около себя не только людей науки, все литературные партии и обычных восторженных своих слушателей —
молодежь университета, но и весь образованный класс города — от стариков, 152
только что покинувших ломберные столы, до девиц, еще не отдохнувших после
подвигов на паркете, и от губернаторских чиновников до неслужащих дворян.
Единодушие в приветствии симпатичного профессора со стороны всех этих лиц, разделенных между собою всем родом своей жизни, своих занятий и целей, считалось тогда очень знаменательным фактом, и, действительно, факт имел
некоторое значение, обнаружив, что для массы публики существуют еще и другие
предметы уважения, кроме тех, которые издавна указаны ей общим голосом или