Локи все-таки будет судить асгардский суд?
Шрифт:
— Знаю я также и то, что все твои мысли и действия последних полутора зим, даже ведущие к разрушению девяти миров, служат только одной цели: заставить меня гордиться тобой и не жалеть о том, что я пощадил тебя и ввел в семью.
Слова прозвучали громом среди ясного неба и не встретили сопротивления. Значит, расчет оправдался.
— Ты забрал меня как артефакт, а не как сына, — Локи поднялся с кресла, стараясь придать голосу решимости, но обмануть собственного отца почти невозможно. — А артефакт должен просто ждать, когда ему найдут применение… У тебя хорошо получается манипулировать мною и мучить, великий Один. — Локи чувствовал легкую дрожь и горечь во рту. Он снова был один и снова на краю пропасти, вынужденный признать
— Ты мучаешь себя сам, у меня никогда не было в этом нужды.
— О да, ты знаешь мои слабости и с легкостью допрашиваешь, не замарывая рук, — хмыкнул Локи. Уже не было смысла что-то скрывать и на что-то надеяться.
— Допрашиваю? — голос царя был по-настоящему удивленным. — Ты до сих пор хранишь свои тайны о Бездне, Каскете, Тессеракте и наверняка о чем-то еще столь же важном, о чем я даже не догадываюсь.
— Но ведь это значит… — Локи недоуменно поднял голову и подошел чуть ближе, — что это тебе безразлично!
Мир рухнул. Он полгода играл с отцом, как ему казалось, в совершенно понятные игры: отец всеми способами старался принудить его к ответу, а он сопротивлялся и стойко хранил свои тайны. А теперь оказывается, что все было ложью с самого начала? Локи показалось, что он снова висит над Бездной. Все сложнейшие комбинации и продуманные ходы — все суть игра его воображения!
— Но что тогда является твоей целью? — Локи прикрыл глаза, пытаясь найти правду. Она где-то рядом, возможно, сокрыта в его прошлом. — Хочешь показать мне свою настоящую мощь, сломить мой дух, сделать меня своим рабом? — Не имело значения, угадает ли он с первого раза или со второго.
— Разумно, — Один казался довольным предположениями. — Но ты не совсем прав. Да, я хочу, чтобы ты слушался меня как сын отца, но я не собираюсь делать тебя рабом своей воли, от твоих способностей можно получить гораздо больше пользы, чем просто слепое выполнение приказов.
— В моей подготовке не было ничего, сколько-нибудь направленного на самостоятельное мышление, все ради угождения тебе, — тихо произнес Локи, стараясь не переходить на крик. — Сплошная учеба, тотальный контроль за каждым шагом и постоянные напоминания: «Вы дети Одина, не разочаруйте отца»… Да мы только и делали, что выполняли твои приказы! Ты был богом, чье слово есть истина, чья похвала — высшая награда, а чей гнев — конец света!
— Последние войны заставили меня многое изменить, в том числе пересмотреть взгляды на будущее своих детей, — Один помедлил, но Локи не спешил его перебивать, ожидая продолжения речи. Раньше он должен был занять трон Ётунхейма, что же ему теперь уготовано? — Твоя участь в твоих руках, я тебе уже это говорил. Что ты выберешь? Останешься со мной, займешься наукой, развяжешь еще одну войну, уйдешь скитаться по другим мирам? — перечисляя, Один обходил сына по кругу, делая паузы и жестко давая понять, что правильный ответ только один, но произнести его должен сам Локи.
— Если я останусь во дворце, то что? Я так и буду стоять за спиной Тора как раньше? — Быть тенью все же лучше, чем править ётунами — это Локи отлично осознавал, но хотел убедиться, что в этот раз правильно понял намерения отца.
— Ты никогда не был тенью Тора. Ты, видно, совершенно не понимаешь, что вкладывается в это понятие.
Царевич нахмурился и насторожился: что отец имеет в виду на этот раз? Ведь он точно знал свое место, он сам поставил себя за спину Тора.
— Ты был искусным манипулятором, заставляющим брата совершать выгодные тебе поступки, за которые, как ты сам недавно отметил, отвечать будет он. — Это была похвала, первая за весь разговор, и Один надеялся, что Локи поймет его правильно. Но не тут-то было. Сын смотрел на него настолько недоуменно, что царь Асгарда едва не рассмеялся в голос. Неужели собственные дети и в самом деле считают, что он не видит ничего дальше собственного носа? Что ж, пускай Локи усвоит
— Почему? — голос Локи дрожал от удивления. Сказанное его настолько поразило, что похвалу он даже не заметил. — Если ты всегда это знал, почему я оставался безнаказанным? — Царевич опустил голову. Отец лгал ему сейчас, иначе и быть не могло. Локи очень хорошо помнил, на какие именно пакости подбивал брата, помнил, как тот сам потом доказывал отцу свою вину и гордился проступками.
— Отсутствие предрассудков сделает тебя мудрым царем. И если Тора все устраивало, зачем я буду вмешиваться в ваши личные взаимоотношения? — То, что казалось царевичу столь важным и особенным, было для царя не более значимым, чем полет мелкой мошки.
— Но это же нечестно! — воскликнул Локи. Отец. Бог всех миров. Кто он такой на самом деле? Знал ли Локи хоть немного то существо, что стояло перед ним? Образ отца — справедливейшего духа всех девяти миров — рушился на корню, подобно образу родной матери. Локи всегда знал, что в политике и на войне нет места настоящей справедливости, но считал, что в семье Один проявляет все свои лучшие качества.
— Не более чем позволять тебе мне лгать, — царь Асгарда бросил фразу небрежно, между делом, будто не догадывался, что она вызовет еще большую смуту в и так пошатнувшемся рассудке.
— Когда? — послышался вполне ожидаемый вопрос.
— Каждый раз, — беспечно откликнулся Один, наслаждаясь собственной постановкой: даже затея с белкой не принесла ему столько удовольствия, сколько эта отповедь. — Я обучил тебя искусству лжи, а ты этого даже не заметил среди прочих навыков, за которые с тебя требовали отчет.
Он обернулся, чтобы насладиться очередной волной потрясения на лице юного бога. Ради одного только этого выражения хотелось удивлять его бесконечно. Один позволил себе несколько мгновений полюбоваться искренними эмоциями и только потом продолжил раскрывать болезненную правду.
— Ты за все эти столетия так и не понял, в каком случае проступки и шалости, независимо от их тяжести, сходили тебе с рук. Тебе удавалось избежать заслуженного наказания только в том случае, если я считал очередную ложь удачной. А если нет, то, вспомни, я всегда объяснял тебе, почему твоя ложь не удалась, — самодовольство отца сквозило в каждом слове, в каждом движении. Но в этот раз Локи было, что возразить.
— Почему ты думаешь, что мои оправдания всегда были лживыми? — Царевич судорожно пытался вспомнить суть «допросов», как он мысленно называл обвинительные речи отца с самых ранних зим. Да, отец никогда не допрашивал, если не было вины, и да, страшась гнева и следующих за ним лишений, Локи не раз пытался вывернуться, представить свои поступки в другом свете. Он начинал оправдываться, говорил, порой путаясь в словах и забывая, с чего начал. И отец действительно иногда уходил, так и не тронув его, удовлетворившись лживыми объяснениями, а иногда резко прерывал его речь: «Ты изолгался, сын мой». А вот дальше. Да, Локи действительно очень хорошо помнил, насколько подробно отец расписывал ошибки во вранье, все несостыковки, не подкрепленные доказательствами факты. Царевич тогда стоял ни жив ни мертв, страстно желая только, чтобы отец как можно дольше расписывал его вину и не переходил к расправе. Он почти не слышал слов, но зато потом, обычно ближе к ночи, они всплывали в памяти, и Локи, раздумывая над ними, строил новую линию поведения, надеясь, что в следующий раз у него получится избежать наказания. Его никогда не удивляло, что отец расписывает ошибки во лжи, он и проступки расписывал столь же подробно, дабы виновный полностью осознавал всю глубину своей неправоты и принимал наказание как избавление от стыда, а не как невероятно жестокую кару из рук царя.