Лунная походка
Шрифт:
– Фая, а ты намешай ему «Особой»! Особый какой нашелся. Подавальщица косо посмотрела на меня, подмигнула и крикнула в утробу подвала за своей спиной:
– Яша, там с остатков нацеди! Да, да! Со всех краников помаленьку, в один, тут одному м… господину!
Средство от депрессняка
Конечно, ничего не попишешь – А. С. Пушкин «История села Горюхина». Ну не читал, и не заинтересовал автора сих строк голос диктора. Вспомнились почему-то неуклюжие шутливые портреты XVIII века, где мужик в одной руке держит кота, а другой показывает фигу. Или «смеющийся мужик» в кого-то на стороне тычет пальцем и ржет. Это
Жалкие черно-белые репродукции передвижников в объемистом томе Стасова, чего кому он хотел доказать, если сейчас в «Огоньке» за 2000-й год нередки убогие приколы над якобы убогостью Федотова или того же Перова, над «пресловутым» его мышиным колером. Не знаю, мне глянется и колер «Охотников на привале», и лаковая живопись сошедшего с ума впоследствии Федотова. Конечно, есть перегибы: пьяный поп, выкатывающий на крылечко якобы для отпевания, или «Чаепитие в Мытищах», или «Дети, везущие воду». Но ведь и дочь Иродиады с головой Иоанна Крестителя не изображается как капиталистическая проститутка, и распинающие Христа лишь у Босха – сборище моральных уродов. Кажется, нигде больше автору сих строк не довелось встретить столь зверских и глумливых рож. И Иуда скромно повсюду смущен кошельком, на который можно вполне приобрести приличный дом. Но что это за дом будет, если ты продал для его приобретения твоего Создателя.
Иногда доходит, или лучше сказать «осеняет», да нет, пожалуй, «приходит» в самый раз будет, – мысль (к сожалению, автор сих строк затрудняется ее толково изложить из-за того, что всецело проникает в свою душу обычно лишь во время дневного краткого сна): мы заняты все каким-то важным делом, и действительно, если не заработаешь на хлеб, то придется рыться в мусорном бачке, а это несколько неприятно, хотя объедки найти можно, ведь уличных собак никто не кормит. Но вот входит необычайно красивый человек, и от него веет чем-то запредельным: и красив запредельно, и благороден, и самое важное – тебе становится стыдно перед ним до слез, хочется сказать:
– Знаешь, я просто не предполагал, что так может выйти, случиться, статься, всегда казалось, что наша встреча отдаляется, порой даже ловил себя на кощунственной мысли: ну вот останки сгниют, родня исчезнет, никто и не вспомнит под безымянным холмом, памятник, обычное дело, сдадут во вторсырье ловкие шоферы. Оказывается, все может произойти, как в случае с Лазарем, ведь чем он отличался от полуразложившегося трупа? И разом воскрес!
Вдруг, простите за столь банальное слово, увидишь все в совершенно незнакомом свете, и куда скука подевалась, куда депрессия хроническая неизлечимая, которая как бы помогает заталкивать в мусорный бак все кряду, обесценивает, куражится, глумится над… «Из повседневных буден я тихо уплыву…» Конечно, уплыть может быть прекрасно, но разве есть гарантия, что там, за пределами разума нас встретит небо в алмазах и мы будем общаться с такими интересными людьми? Разве нет опасности попасть в палату № 6? Поэтому ты просто как дитя плачешь безутешно, бескорыстно, понимая, что только прорыдавшись от потрясения сможешь снова заняться каким-нибудь делом. Тут подходит случай со св. Петром: «…И вышед вон, плакал горько».
Речь
У меня останавливается сердце. Я бы сказал – да и наплевать! Какое-то время, может быть, живешь, несколько лет, живешь в абсолютном вакууме информации, культуры, человеческих отношений, а за всем этим стоят открытия ошарашивающие, удивляющие, как-то подпитывающие. Не надо говорить, что можно жить без этого! Вот еще зрение портится и до ночи длится черная немигающая полоса депрессии. Живите как вам угодно, хоть в туалете, хоть в шкафу. Один не мой знакомый прожил месяц в канализационном люке, наручником подцепленный к трубе, ему не понравилось! А тут неожиданно натыкаешься в разделе «Сетевая литература» на какие-то странные строчки, то ли до того затасканные, то ли… и видишь, да ведь это, мать вашу, поэзия! То есть по-настоящему оживляющие коды, я не говорю – слова. Всего несколько строф там процитировано, быть может, из боязни автора показаться, как я, пугающе отсталым или непродвинутым, ну там с недостаточно развитым вкусом, стилем, недостаточно повернутым…
Отступление. Когда я делал как рыба ртом и соображал скоропалительно, где можно, доползя на четвереньках, вымолить таблетку нитроглицерина, мне пришла мысль просто позвонить человеку, с которым
Да и что я мог бы сказать по телефону, услышав приятную интонацию знакомого голоса, ведь если честно, я всем до фонаря, это игры; потеряешь номер, ну и х… с ним, все равно денег-то подходящих нет, всякое общение стоит денег, это понимаешь, когда помираешь… А тут просто, как нате вам: «Вот и кончен маскарад – / Полно врать! / Здравствуй, бедный мой Марат, / ты не рад?… / Что же твой доселе ловкий / язычок? / Перетянут, вишь, веревкой / Кадычок. / Моя песенка, былая / Тоска, – / Как нелепо ты свисаешь / с потолка!.. / Девки, денежки, дела – / Позади. / Это я к тебе пришла – / Погляди! / Ни записки, ни письма – / Всё, петля… / Я пришла к тебе сама! / Я пришла!.. / Но хранят нездешний шорох / Листы: / „Это я к тебе пришел, / А не ты…“»
Родионова, живет в Нью-Джерси, любимые книги «Белая гвардия» и «Московская сага»… Ну, в принципе, и она так же могла бы к нему прийти в гости (чай попить). Мы все (по-советски, по-нашему, по-капиталистическому!) так можем. Но дело в том, что Господь в один миг может создать все, а мы можем только насрать в штаны. Поэтому как-то неловко. Да и все, что я тут наговорил…
(Бумага еще есть, и это радует!)
Отрывок из неначатого романа
В довершение всего я не знал их языка. Но в конце концов это не имело значения. Да, мне приходилось с ними общаться, и всякий раз это выходило само собой. У них не было ничего запретного, для них не было ничего невозможного. Иногда легким ветром повеет от какой-нибудь проходящей мимо женщины, но это веянье тут же уносится, как музыкальный обрывок. Да, это походило на полное безумие, никто не отрицает и не пытается отрицать. Разве не безумие, что жизнь, данную тебе вот так, от нечего делать, собственно, с таким большим трудом и упрямством всученную тебе (то есть тебя – тебе), всучили вместе с каким-то барахлом в виде книг, кинофильмов, плакатов, идей, убеждений, ну и чего греха таить, религии?
И вот ты весь, полностью, с головы до ног принадлежишь, оказывается, не себе, а серому веществу, управляющему тобой. Заставляющему тебя есть, спать, одеваться, справлять естественные надобности. Короче, весь этот звериный рык, скрытый под маской города, ты обязан принимать за конечный, навсегда оформленный мир, и как средневековый человечек, проткнувший головой нарисованный в духе того времени небосвод, ты оказался перед неизвестностью. Во-первых, надо бежать обратно, и еще неизвестно, что будет тебе за ущерб, нанесенный продырявливанием… На этом можно остановиться и дальше не продолжать. Потому что любой здравомыслящий человек скажет тебе примерно как ап. Павлу в Риме говорили:
– А, так ты о бессмертии, ну так мы придем послушать тебя как-нибудь в другой раз. И они правильно поступали, не лишаться же им всего, с такой кровью и потом нажитого, да и потом стыдно слушать все не относящееся к их интересам, т. е. к музыке, риторике, стихосложению, юриспруденции и пр. и пр. И вот Свифт, к концу жизни пришедший к мысли, что больше не о чем да и не с кем говорить, замолчал, и надолго, пока не зарыли. Нет, конечно, он бы еще что-нибудь мог сказать и наделать немало и даже не успеть, как говорится, остановиться на полпути. Примкнуть к какому-нибудь движению, создать, на худой конец, свое. Но как присоединиться прикажете к молчаливому истукану? Собственно, можно сказать, что он умер не тогда, когда перестал дышать, а когда перестал общаться. И правильно сделал тартуский семиотик: открыв только ему одному известный язык высших существ, он замолчал и стал самым добродушным и покладистым больным в психбольнице. Конечно, жалко было смотреть на его родных и близких, но если разобраться, то что он открыл, то он унес с собой, туда, где не бьют по яйцам и где не надо говорить, как Акакий Акакиевич, когда ему сыпали сор и порванные бумажки во время его работы на голову: – Зачем вы меня обижаете?