Любовь хранит нас
Шрифт:
— Что? — решаюсь все-таки поднять глаза и посмотреть на этого нахала, шепчу и бегаю по его лицу глазами. — Что это было? Вы клоун? А это Ваше антре?
— Да нет вроде. Цирк не люблю, а клоунов, извини, не уважаю. Умею слушать, Оля! Просто слушать!
— Слушать? Не просила, потому что не нуждаюсь и я неразговорчива. Вы только зря потратите свое, наверное, очень дорогостоящее время. Нет женской болтливости, с чужими не привыкла ничем делиться, а тем более личным. Простите, так воспитали. Свое переживаю исключительно сама. А что касается Вашего
Он улыбается? Ему смешно?
— Зря! В дружбе я хорош. Все так говорят.
— Заметно, — язвлю и выдираюсь. — Мне не нужны друзья. Сколько? Назовите цену.
— Мне, похоже, это тоже нужно. Ты спросила за оплату — такова цена. Что-то не устраивает? Повторяю — две недели, начиная с понедельника — ты и я. Возможно, танцы, но исключительно приват, на другое никогда не соглашусь — собственник, и в дружбе тоже. Ревнив с друзьями, заранее прошу прощения…
Урод! Как он мерзко скалится!
— Я ведь был в том клубе на следующий день, и еще на этой неделе пару раз заезжал. Тебя там больше не было. Но теперь все ясно и понятно — есть нехорошая причина, неприятный повод. Но это даже хорошо. Те козлы тебе не досаждают?
Что? Я там не работаю! Вообще. Совсем. И никогда до того злосчастного вечера. Всего лишь один раз пришла, коллега на работе предложила легкую подработку — пришлось вспомнить то, чем там я промышляла, когда… Вот и все, ничего военного и противозаконного. Он что, за мной следил?
— Назовите, пожалуйста, всю сумму, — настаиваю и его совсем не слушаю. — Цена, прошу Вас, и разойдемся! И что это за «тоже нужно»? Что означает «тоже»? Жалость, сожаление? Повторяю еще раз, по буквам, если Вам угодно «Не нуждаюсь». Сумма?
— Тоже — как и тебе! Я всегда употребляю это слово, когда… Оль, мы ведь совпадаем.
Да мы, вообще, друг друга не слышим — какое совпадение, в чем? Где эти точки соприкосновения? Господи, за что?
Я выпучиваю глаза, пытаюсь выпрыгнуть из цепких лап — куда там, он даже силы никакой не прикладывает, спокойно щупает костяшки пальцев и добровольного согласия на что-то ждет?
— Почему две недели? У Вас пунктик в сроках? И Вы очень бесцеремонно себя ведете, — указываю взглядом на наши руки, — так нельзя. Мне больно. Отпустите!
— Нахамил тогда? — не нажимая, мягко гладит мою руку, а сам заглядывает в глаза. — Извини, пожалуйста, — затем вдруг подтягивает кисть к своим губам, и осторожно прикасается, а меня дергает и уже знобит, как в лихорадке, — был не в настроении или просто устал. Со всеми же бывает? Мир и мы подружимся? Все нормально, одалиска?
— Не надо называть меня так.
— Одалиска! А что не так? Значит, имя, которое тебе не принадлежит, ты гордо носишь и более того, им направо и налево представляешься, козыряешь, им же спекулируешь — подначиваешь озабоченных
— Это прислужница в гареме. Считалось, что одалиски — это наложницы, рабыни, оказывающие сексуальные услуги своему хозяину. Я…
— Вижу, что с последним у тебя однозначное «нет». Сказала «нет» и как отрезала! Сам испытал, — становится серьезным, — такое не забуду никогда. Это мерзко, Оля. Не равняй всех под того, кто больно ранил, обидел или подло предал. Я…
— Пусти меня, — шиплю, не раскрывая рта. — Пусти меня, психиатр хренов!
Он убирает руку, а я отскакиваю и больно ударяюсь затылком о дверное полотно. Немного очухавшись, глядя в наглые глаза, четко выговариваю:
— Центральное, четвертый ряд, по правой стороне от входа пятая могила. Фамилия Климов, инициалы С. П. Темный крест, венки от сослуживцев и коллег, от преданных друзей, один невзрачный — от нежеланной дочери. Еще указаны годы жизни…
— Достаточно, — поворачивается ко мне спиной, не глядя на экран, набирает какой-то номер и медленно повторяет все то, что я сейчас сказала.
Затем возвращается ко мне и выставляет руки по обеим сторонам от моей головы — темно и страшно. Смирнов — высокий и большой, он смотрит, как змея, в мои глаза, и нежно шепчет:
— А теперь с тобой…
Глава 3
Не понял, что смешного или странного? Чего Зверина выпучивает слезящиеся глаза и выставляет руку, словно отойти подальше просит:
«ЛешА, ЛешА, перестань, не надо! Я не выдержу и запросто взорвусь от смеха — на кухне будет мокро и кроваво, поэтому, Смирняга, будь любезен, отойди в сторонку. Ох, твою мать!».
У Морозова нервный, чересчур эмоциональный приход — первые прелести семейной жизни, или он издевается и конченого дурака включает?
— Макс, я сейчас тебе втащу, честное слово. Размажу свой кулак о твою нагло скалящуюся рожу. Что за бабская истерика? Уймись, дебил, — шиплю и поглядываю на Климову, сидящую спиной к открытой кухне в зале нашего совместного ресторана. — У тебя проблемы с нервной системой? Ты не контролируем? Крысеныш мозги отбивает каждый вечер или Голден леди отчаянно старается заранее угробить мужа на намечающемся излете? Что так, блядь, тебя развеселило? Не пойму. Она — женщина, я — мужчина. В чем тут нонсенс или диссонанс? Я правильно французские словечки в свою речь вставляю? Доходчиво сейчас заходит в твой жабий мозг? А?
Тычу указательным пальцем ему в висок. Он откидывает мою руку, затем своими двумя прикрывает лицо, оставляя мне на обозрение кончик носа, и сильно-сильно, до кровавых линий, растирает себе кожу.
— Ох, прелестно! Твою мать! Леш, прости, пожалуйста, — Морозов вроде успокаивается и бросает беглый взгляд на сегодняшнюю незапланированную посетительницу, потом с прищуром смотрит на меня, и, наконец, опять спрашивает то, про что я в сотый раз ему безуспешно повторяю. — Кто она? И что это за игры? У тебя проснулась страсть… Блядь, я не могу!