Любовь хранит нас
Шрифт:
Хохочет и снова пополам сгибается.
— Пошел к черту. Я думал, что поделюсь с тобой, как с другом…
— Прости-прости. Ну, я прошу, повтори еще раз. Не верю. Просто в голове не могу такое уложить. Тонечка тебя попросила, чтобы ты поухаживал за девушкой? Мама женить тебя решила, — качает головой и трясет пальцем перед моим носом. — Век воли не видать — попомни мое слово! Уверен на все сто процентов. Ей надоело ждать от вас с братцем никак не появляющихся внучат, поэтому беспокоящаяся родительница проявила свою женскую смекалку и подобрала тебе подходящую партию. Ай да крестная, ай да мать!
Я не женюсь вообще — Смирновский кодекс, в этом отношении все железно. С чего он взял?
— Иди на хрен, Макс, — рявкаю тихо, вполголоса, но с острасткой. — Идиот!
Поправочка — до определенного момента, скажем так. Я думал, что «Оля Климова» — забитая, зашуганная «девчонка» лет, например, сорока пяти, или вообще запредельно ясельного, детсадовского, возраста — семнадцати неполных годков, не меньше и не больше. И мама, исключительно по доброте душевной, попросила просто поддержать «малышку», как чересчур расстроенного жизнью человека, составить ей уютную компанию на время адаптации после потери близкого человека. Не смог своей матери отказать — тут однозначно каюсь, я — послушный сын, в отличие от некоторых, Зверина! Но… «Оля Климова» — она же та самая странная неразговорчивая, нелюдимая девица, царевна Несмеяна, изящная танцовщица экзотических восточных танцев из ночного клуба, отказавшая мне в привате, гордая принцесса Якутах! И я завис — и это тоже требует покаяния. Когда она вошла в мой кабинет, решил, что тупо обознался, что прошлой ночью недоспал, что галлюцинаторное явление поймал, что, наконец, просто что-то где-то показалось. Моргал-моргал, вздрагивал, щипал за кожу, прикусывал язык, но видение никуда не исчезало, а потом… Да! И тут я тоже каюсь, быстро сориентировался по обстановке, ввернул ей импровизированную плату за легко оказанную и ничего не стоящую лично для меня услугу, выбил себе четырнадцать дней на то, чтобы с красивой девушкой погулять. Что тут такого? Она — молодая, привлекательная, слегка строптивая — не беда, поправим и пригладим, а я… Просто хочу гулять! И, естественно, определенный блат был и есть — отец и подзуживающая хитрая мать, знакомство тоже не стереть — друзья по службе и первый преподаватель в вузе, не отрицаю, но в остальном — личная заинтересованность и пойманный с не пойми каких херов кураж. Все! Так что смешного, Макс?
— Леш, — Максим внезапно включает режим серьезной рожи, — это ведь смешно. Правда-правда. Тебе не пятнадцать, ты от родителей не зависишь, а выполняешь мамины поручения, словно…
— У нее умер отец. Недавно, одиннадцать дней назад. Это ясно? Тебе? Именно тебе, который так же, как и она внезапно потерял своего родителя. Твою мать, после продолжительной тяжелой болезни. Только этому, — надвигаюсь своей массой на Морозова и сквозь зубы шиплю, — несчастному Зверьку в жизни больше повезло, чем этой девочке. Он Юру маме быстро подыскал и поженил родителей. Создал засранец себе новую семью. Устроил зад, свой быт-уют, и по неосторожности, а может от большого чувства, обиды или просто звериной тупости, сука, в тюрьму присел на полтора с лишним года, потом, естественно, досрочно вышел, и ни хрена не потерял. Ха, даже наоборот, красавицу-жену завел и сделал спешно Надьке дочь. Ты, козел, вообще ни хера не догоняешь, вот и ляпаешь своим паршивым языком. Я не прав? А? Урод? Засохни, Макс.
— Это, блядь, вообще не в тему и не смешно, — Зверь упирается двумя руками в столешницу и опускает голову. — К чему ты? Что за долбаное сравнение? Ты…
— Эта девушка осталась одна. Совсем. У нее никого нет. Понимаешь, каково это?
— Так не бывает. Есть друзья, любимый человек.
— О! Как мы складненько заговорили и запели! А тебе напомнить что-нибудь из не столь давно ушедшего в небытие…
— Обойдусь, — обрывает. — Я понял. Ты включил правдоруба и искателя мировой справедливости, да и меня заодно достать решил. Я не нуждаюсь в таких воспоминаниях. Хватит!
— Ну так, блядь, представь себе! Хоть на одно сраное мгновение, — ерничаю и ухмыляюсь. — Что с фантазией вдруг непредвиденные проблемы? А ты подключи файл подкачки — восполни внезапно убывающий ресурс. Ну, еще раз говорю, напрягись и уложи в башке на одну миллисекунду, что такое это жуткое тотальное одиночество в мире, перенаселенном такими вот задротами,
Последнее шепчу и до побелевших костяшек сжимаю-разжимаю чешущиеся от желания кулаки.
— Смирнов, прости. Хочу извиниться, Леш. Ну, правда. Извини, брат. Просто…
— Мама ее хорошо знает. Оказывается, она не просто дочь папиного лучшего друга, но еще и бывшая студентка нашей Тонечки. Кстати, она — моя мать, а твоя — крестная. Глупо такую женщину подозревать в неблаговидных действиях. Она, повторяю в сотый раз, моя родная мать! Так что держи свои неадекватные эмоции в узде и не выплескивай дерьмо наружу.
— Смирняга, я прошу прощения. Слышишь? — Макс действительно извиняется и заглядывает мне в глаза.
— Иди на хрен, дебил, — выплевываю и отворачиваюсь от своего придуманного молвой и суевериями духовного брата. — Я думал, блядь, ты меня поддержишь. Предложишь что-нибудь, на худой конец, чем-нибудь оригинальным нас угостишь. А ты…
— Что она любит?
— Я откуда знаю! Как думаешь, сколько дней мы как бы вместе? Так я тебе отвечу без твоего предшествующего вопроса, чего уж тут скрывать — сегодня встретились и с понтом, как будто, познакомились. Всего вроде ничего, нормально, но, а по факту, имеется стойкое убеждение, что я уже до чертиков напугал ее. Она как будто бы в паническом ужасе и от души стесняется меня, словно вывернутый внутрь ежик — колет сам себя и, как припадочный, дергается от этого. Она не позволяет даже за руку себя взять, не говоря уже о тайнах, пунктиках и всякой такой подобной чуши. Я не успел у Ольги уточнить, любит ли она круассаны. Вот так сложилось! Она — девчонка, значит, по сладкому у нее твердая «пятерка». Я не знаю, но чувствую, что она обожает выпечку. Она — девчонка, — еще раз повторяю, словно упрашиваю сам себя смириться с этим неопровержимым фактом. — Девчонка. Молоденькая девчонка. Красивая женщина, в конце концов. Булочки, наверное, слойки, пирожки, торты. Я не знаю.
— Ну, круассаны любят все — согласен. Тем более, такие малышки. Надька от них торчит, а сейчас даже и по ночам кусочничает мой кукленок. Как думаешь, с шоколадом, клубникой или лучше с вишней? Что предпочитаешь ты? Я буду ориентироваться на твой вкус. Ты начнешь, а она подхватит.
— Ты у меня сейчас такое уточняешь? Я люблю каре ягненка, а сладкий стол — конфетки, тортики, пирожное и мороженое, — это, вообще, не мое. Так что — пофиг! — громко выдыхаю заезженное до дыр матерное слово. — Бля-я-ядь! Не могу. С ней так тяжело… Не думал, честно-честно. Или я теряю хватку или слишком заостряю на этом внимание — хрен его теперь поймет, Макс. Но раз начал, развел дерьма бадью, на полной скорости не сверну. Не дождется, не дождется, я не сдамся, — на финал сиплю. — Сексуальная рабыня!
— Успокойся, спаситель мира и утешитель безутешных девиц. Чего ты завелся? Тишай, тишай и не начинай тут ураган страстей. Нет чувств, желаний — так хоть время с пользой для здоровья проведешь. Чего распереживался? Я довел? Ну, прости, больше не буду, но ты меня так повеселил, ей-богу, я от Тонечки такой засады не ожидал, а ты, как наивный пацанчик, повелся на искусный материнский развод.
Сдвигаю брови и скриплю зубами.
— Заткнись, Максим.
— Я понял, Смирняга, все понял. Тебя от этой Климовой куда-то в благотворительную степь повело. Давай еще раз, — берет в одну руку плитку шоколада, а во вторую ярко-красную желейную фигню. — В какой руке, ЛешА, что, недолго думая, выбираешь — шоколад или основательно перетертые, потом проваренные, засахаренные фрукты. Ну! Ну! Ну же, Смирняга!
И тянет мне под нос руку с шоколадной плиткой, я, как болван, естественно, киваю.
— Прекрасный выбор, братишка. Ты — гурман. Значит, будет с шоколадом. Кофе или чай?
Я вознаграждаю Морозова своей охренеть какой уничтожающей улыбкой и шепчу проклятия, наверное, на весь его последующий род.
— Ладно-ладно. Я заткнулся. Но последний, завершающий, всего один вопрос? Позволишь? — он достает тарелки, ставит на оригинальный серебряный поднос две чашки, два блюдца, молочник, кофейник, миниатюрную сахарницу, салфетки, ложки.