Любовь моя
Шрифт:
— «Не буди во мне зверя». (Наша студенческая фраза!) Собственно, я хочу уберечь тебя от опасных иллюзий, — поспешила смягчить свою угрозу Жанна.
— Я внимательно выслушала твой приговор. Ты даже отдаленно не права. Не передергивай, я имела в виду другое, — искренне удивилась Инна такому решительному напору Жанны. А про себя мрачно подумала: «Та еще… стерва. Эквилибристика, жонглирование смыслами… Кошечкой прикидывается! А коготки-то будь-будь, похлеще моих. Приперлась, ждали ее тут. Не замедлила явиться! Сто лет с ней не пересекалась. И кто ее так настропалил против меня? Ну, ты у меня еще попляшешь!»
И спросила уже вслух:
— Какая муха тебя укусила?
—
— Будьте благоразумны, замолчите обе! — голос Ани сорвался на фальцет.
— Где уж нам, бесталанным, сдерживаться! — приподняв подбородок кверху, отозвалась Инна.
«Инна обычно «играет на опережение». Сама уводит неприятный разговор на выгодное ей направление. А если не получается, то признать чужое мнение и явную правоту все равно не хочет и «включает непродуманную дурочку». И сейчас такой способ общения избрала, — грустно повела сама с собой беседу Лена. — Ничего не поделаешь, у Инны опять не хватило сил вовремя остановиться, но испытанный метод как всегда пришел на помощь. Как ей спастись от себя самой?.. Самолюбивой была с детства. Помнится, на соревновании по бегу предпочла травму позорному проигрышу. Нарочно со всего размаха упала на асфальт, ободрала локти, колени… Даже когда была не права, всё делала ярко, талантливо, событийно, будто жирным шрифтом писала! Схватиться за раскаленное железо, на дерево выше мальчишек забраться — нормально! Дружила в основном с пацанами, которые степень своего презрения выражали дальностью плевка. Я таких сторонилась, но могла и сдачи дать, если цепляли… А будучи взрослой, Инна умно на работе горела. И преданней ее в моей жизни не было. Она умела радоваться и любила радовать. Что теперь с нее, больной, взять? Жива и слава Всевышнему…
Я тоже тихоней в старших классах не слыла. Если бы родители не были учителями, наверное, из школы выгнали бы. И не раз. В основном из-за моей прямолинейности: не терпела я несправедливости. А математичка меня защищала, говорила коллегам: «Бойтесь не катастрофы, а неизвестности. Пацанка на верном пути, не надо ее личиком об стол. Куда ей тогда без зубов, в разобранном виде?..» Она предлагала мне самой выбирать методы, дороги, взгляды, учила настоящей любви между людьми, этой великой системообразующей, без которой в жизни никак нельзя. Говорила, что пути наши разойдутся, но кровь останется единой. Мы понимали друг друга.
…И все-таки я искренне желала бы сейчас оказаться где-нибудь в другом месте. Допустим в одноместном номере гостиницы».
А Жанна недовольно подумала: «Прошли годы, но всё осталось при Инне: и вредность, и вздорность. Они, пожалуй, даже усилились. Крыша у нее совсем поехала. Стремится завоевать пространство общения, споря с заведомо более слабыми соперниками? Не велика заслуга. Подвиг определяется значимостью врага… Не поддамся. Ох уж эта великая Вавилонская башня нагромождения ее пороков… Прости, Господи. Моя терпимость дает сбой. Мне проще, я стараюсь не предъявлять себя, не выпячивать, где не надо, а она сама на рожон лезет.
Обидеть можно случайно, но оскорбления обычно наносятся умышленно, продуманно, целенаправленно. Инна об этом не задумывается? Ей главное интересно, умно и оригинально прозвучать, не заботясь о чувствах своего «подопытного»? Не контролирует себя? Она же этим и любимую подругу ставит в неловкое положение. Мне кажется, с Лениным характером делать вид, что все нормально, корчить из себя простушку, притворяться непрошибаемой как-то не адекватно. Для меня Иннины издевки — точно нокаут прямым ударом в самое сердце. Почему Лена ее не осаживает? Почему жалеет? Может, она больна? Но чем?»
Мысли вихрем промчались в голове Жанны
— Ты же умная и понимаешь, что твоя пошлая патетика не срабатывает.
— Оставь воззвания Ане. — Инна издала противный смешок и скорчила соответствующую ситуации рожицу.
— Хоть ради приличия остановись, — теперь уже капризно потребовала Жанна.
— С какой стати? И не заикайся об этом, — строптиво отреагировала Инна, обернувшись к «обидчице».
Ане показалось, что тяжелая всесильная и какая-то хищная тишина заполнила всю комнату.
«Хорошо поговорили, нечего сказать! А если продолжат в том же духе? Ничто не предвещало, что Инка устроит сцену. И чего это она, не соображая в писательстве, путается в Ленины дела? Как бы нам выправить не в ту степь заблудшую полемику? Если быть справедливой, то этот диспут во всей своей совокупности — скажем так — сплошная мура, пустой цепной лязг в ночи. И я хороша — туда же, как головой в омут», — принялась мысленно корить себя Аня, но вслух умоляюще произнесла, судорожно комкая в руках платочек, совсем другое:
— Инна, это невыносимо! Пожалей-пощади мою бедную головушку. Смени гнев на милость. Давай не будем опускаться до ссоры. Ее легко начать, да трудно закончить. Может, что-то и недоступно моему пониманию, но я не выношу фамильярностей ни от мужчин, ни от женщин. Воспитанный человек в любых условиях должен оставаться корректным. Въехала? — неожиданно закончила Аня свою просьбу привычным для Инны словцом. И тем самым задела ее самолюбие, хотя и не хотела быть в ее с Жанной перепалке футбольным мячом. Слово как-то само вырвалось.
— Совсем заклевала. Дай волю, так ты всех собак на меня навешаешь, — стараясь напустить на себя безмятежный вид, рассмеялась Инна. — Ладно, живи. Снизойду, если только «стая товарищей» или «кодла друзей» попросит.
— Говоришь несуразности, да еще хорохоришься? — вспыхнула Жанна.
— Думаешь, смирюсь, опрометчиво соглашусь замолчать? Да ни под каким видом! Или поторгуемся? Ни одной зацепки? Я усугубляю свое положение в разговоре? Ничуть ни бывало. Великодушно даю шанс… еще раз отведать моей роскошной иронии. Не упусти его, — сочно произнесла Инна и пальцем Жанне погрозила неодобрительно.
Лена тут же решила, что Жанна свое милое природное лукавство и юмор растратила под давлением прожитых лет и вряд ли ответит Инне спокойно, поэтому грустно подумала: «Разве это для Инны ссора? Так, безобидное сытое ворчание. И, тем не менее, она, наверное, вопреки здравому смыслу злится на Жанну. А та на нее еще больше».
«Ой, опять могут затеять баталию. Киру бы сюда в роли арбитра», — молча обеспокоилась Аня.
— Твоя выходка — последняя капля в моем терпении. Некоторые… выражаясь с грубой армейской прямотой, не усматривают в своем поведении ничего предосудительного и даже с изящной настырностью красуются… (Муж Жанны бывший военный?) Ну ты же у нас обо всем судишь с присущей только тебе «строгой, ясной мудростью», мастерски и очень убедительно владеешь словом. Воображаешь, что можешь быть опасной? Только твои «царственные сентенции» — всего лишь «очаровательные» глупости и, не в обиду будь сказано, отдают тухлятиной. Душа твоя гнилая. В тебя словно нечистый дух вселяется. Высказываешься по любому поводу, но не всегда обоснованно, — разгорячилась Жанна, упрекая Инну. — Нарочно не договариваешь свои мысли. К чему эта недосказанность, полунамеки? Если о чем-то не хочешь рассказывать, так не говори вообще, не интригуй, не сочиняй. Не строй из себя загадочную особу. В моем окружении принято говорить обо всем прямо и верить друг другу на слово.