Любовь нам все прощает

Иголкина Леля

— Нет-нет. Все хорошо.

Я закуриваю, вдыхаю серый яд, и, как зеленый, необстрелянный курилкой фраер сразу кашляю:

— Кхм-кхм. Я… Не знаю, — оттаскиваю сигарету, внимательно рассматривая тлеющую оранжевую точку. — Слишком… Бать, это что, махорка для морпехов? Чайный лист, цикорий, борщевик, чертополох?

— Жуй и не возникай.

Егор криво улыбается и внимательно рассматривает меня:

— Возмужал Серега. Высокий, сухой, и на тебя похож, Макс.

— Нет-нет, тут полностью Прокофьевские гены. Дядька по доброте душевной, наверное, услужил. Так и сказал: «Будет тебе, Смирный, на старости лет заноза в

жопе, а звать его будут моим славным именем — Сережа»…

Обалдеть, отец! Приятно слышать! Это что за блядский утренник с мужскими посиделками? Нечем заняться, так вы решили кости «вундеркинду» перемыть.

— Какой он? — Егор резко мрачнеет и задает простой вопрос. — Опиши его.

— Кого?

О ком сейчас он речь ведет? Ни хрена не догоняю.

— Мальчишку.

Господи! Да я не знаю, что рассказать и как такое описать. Простой, обыкновенный парень. Вон, за окном, таких полным-полно, что называется, с походом. Руки, ноги, голова — как будто все на месте. Маленький человек мужского пола, надежда и опора своей матери, а мой почти пятилетний субсидируемый крест. Вот и все по этому вопросу!

— Ему девять лет, точной даты рождения я, к сожалению, не знаю… Мне жаль.

Отец удивленно изгибает бровь и ухмыляется, словно безмолвно говорит:

«Мой мальчик, да ты герой!».

— Он щуплый, скорее, тощий, не высокий, не слишком разговорчивый, но вроде бы смышленый и слушает свою мать. Так Фильченко говорит, — выдал все, что знал — осекся, прокашливаюсь и говорю то, что сам давно хочу сказать. — Мне очень жаль, что так получилось тогда… Если Вы когда-нибудь сможете…

— Он похож на сына? — обрывает. — На нашего Антона? Есть сходство во внешности или в поведении? Хоть что-нибудь! Возможно, поворот головы или улыбка? Глаза? Какие-нибудь жесты или слова моего мальчишки. Например, большая родинка на щечке. У сына была на правой, ближе к уху. Когда стал бриться, специально под щетиной ее скрывал, говорил, что так мужественнее и брутальнее выглядит, мол есть на его лице настоящая, скрытая, тайна.

— Я не знаю, честное слово, — перебиваю и не даю ему в воспоминаниях развернуться. — Мне действительно нечего сказать. Я не разглядывал пацана, да и мы с ним часто не встречались.

— Я хотел бы провести генетический анализ, Сережа, — Петров спокойно продолжает. — Мне нужно знать, есть ли у нас с ней внук и хоть какая-то отрада и поддержка в неумолимо приближающейся старости. Это много и неправильно? Как считаешь?

— Ваше право, дядя Егор. Но там есть мать. Катя может заартачиться и в позу стать…

— Это я беру на себя, — вклинивается батя, — об этом никому не стоит волноваться. Так что, по рукам?

Какой ты шустрый, папа!

— Угу, — Егор вставляет сигарету в рот, свешивая ее на нижнюю губу, и вместе с этим пожимает руку моему отцу. — Безусловно! Я в деле.

— А что твоя жена? Как она восприняла? Как у нее вообще дела? — похоже, папка проявляет вежливость и учтивость, а я стеклянным взглядом смотрю перед собой, стараясь на гребаную наигранность не отвлекаться.

— Не говорил, Максим. Не стал, не смог, если честно. Вероятно, я просто струсил. После твоего сообщения самостоятельно обдумывал возможное развитие, но ее не стал во все заранее посвящать. Получим результат, тогда и раскроем тайну. Она не очень хорошо себя чувствует, болеет и все еще… Это слишком тяжело, а для жены — эмоционально

неподъемно. Она устроила святилище из комнаты сына, в которой он, на самом деле, никогда не жил. Мы переехали туда после его гибели.

— Что врач говорит?

— Депрессия и стойкое нежелание выйти и очнуться. Это горько…

— Простите меня, Егор, — вклиниваюсь в их мрачный разговор.

— Ты ни в чем не виноват, младший Смирнов. Забыл, что было и чем все разрешилось? — с пренебрежением усмехается. — Дело закрыто, там все очевидно, Сергей. Доказано и установлено. Вопросов больше нет, впрочем, как и полноценной жизни.

Если бы! Все и по сей день очень ярко, живо, словно я каждый час прокручиваю кровавым фоном один момент с той лобной крыши.

— Мне нужно Вам кое-что сказать.

— Сергей, не надо, — отец исподлобья полосует меня взглядом. — Не надо. Лишнее.

— Я пытался… Хотел помочь и затащить его. Я… Вы должны знать, у меня акрофобия, — ловлю непонимающий вид Петрова и тут же с дебильной ухмылкой объясняю, — до чертиков высоты боюсь. Наверное, в какую-то минуту я все-таки закрыл глаза, хотя должен был смотреть, но… Не смог. У меня адской каруселью кружилась голова и я потерял на одно мгновение контроль… Это что-то психическое. Отец лучше меня расскажет. Высота и глубина… Я не могу там находиться…

— Макс? — Егор таращится на отца.

— Угу?

— Он ведь служил в пожарной части… Высота! Я думал, что для спасателей…

— Уже нет, Егор. Ничего не вышло, а он не служит, добровольно подал рапорт и снял те новенькие погоны.

— Я очень сожалею. М-м-м! Что я должен сделать или… — не слушая их, заунывно продолжаю свою скучающую песню.

— Серега, хватит, — отец шипит на меня. — Прекращай! Довольно.

— Егор, — резко поднимаюсь и колоссом возвышаюсь над не слишком маленькими мужиками, — я хочу, чтобы Вы знали. Антон специально расцепил наши руки, он выскользнул, — сглатываю, прикрываю веки и на секунду замолкаю, — выскользнул, ушел, упал, уплыл… Специально! — шиплю. — Словно нарочно! Понимаете?

— Сергей, все ведь уже прошло.

— Словно наказал меня! Он хотел, чтобы я всю жизнь смотрел его добровольный финал, как бесконечный, непрекращающийся сон. Это… М-м-м! Неподъемно! Мне тяжело! Я почти каждую ночь вижу один и тот же сон, как он…

Вздрагиваю и отворачиваюсь:

— Если бы можно было все отмотать назад…

Та же ситуация! Абсолютно идентичная! Так и с моей чикой. Я отпустил ее, а надо было держать, но она выскальзывает и расцепляет наши руки. Мне нужен с ней всего лишь один разговор, а вместо этого я сижу с двумя мужиками и рассуждаю о том, как уломать одну чудо-мать сделать генетический анализ на отцовство давно умершего человека. Судьба-злодейка разводит молодых и чересчур живых, а вместо этого воскрешает то, что должно быть мной окончательно забыто.

— Я все понимаю, Сергей. Присядь, пожалуйста, присядь.

— Я хочу Вам заплатить. Слышите? Я готов… Назовите цену.

— Сергей! — отец пытается заткнуть меня. — Замолчи, закрой свой рот! Довольно!

— У меня есть деньги. Вернее, будут в скором времени!

— Его ведь не вернуть, Сергей Смирнов. Не вернуть. И что такое, в сущности, эти деньги? Оставь их себе. Ты молодой, тебе уж точно пригодятся. И потом, сегодня средства есть, а завтра нет. Жалкие хрустящие бумажки. Господи! Почти, как человек…