Любовь нам все прощает
Шрифт:
— Погоди-погоди. Их тут до хрена собралось. Какому из? Точнее представь почтовый адрес и уведомление.
— Всем, без исключения. Люблю, люблю, люблю…
И… Я! Боготворю тебя, чика. Моя игривая малышка хочет секса! Нет проблем! В девять ноль ноль я ей знатно сексуальное наслаждение обеспечу.
А дальше что? Все, как в тумане — ничего в башке не фиксирую и не держу. Адский хохот, громкий ор, пошленькие шутки, бесконечные тосты, пожелания и подъебы умудренных опытом, потом заливистый похотливый смех, еще, естественно, турнир, так называемых «своих», по не пойми какому бильярду,
— Ты карашо ихраешь, Серша, — отложив свою гитару, под наконец-то замолкающие мужские аплодисменты, ее отец мне тихо сообщает. — Круто! Я фсе прафильно сичас скацал?
— Да-да. Но, если честно, я не знаю, Франциско. Это ведь блюз, обнаженная любовь на нотах. Я все же больше по электрическим руладам — непотребная мелодия, специфический скрипящий звук, интонационные оттенки, британский не очень задушевный, такой себе, пабный рок для футбольных болельщиков, если Вы понимаете, что я имею в виду.
— Брит-поп? — Франциско на полном серьезе выдает. — Это ти в виту имей?
— Да. Но уже не претендую на что-то большее. Это просто увлечение, приносящее неплохой доход. Можно сказать, что я работаю на свое юношеское хобби.
— Это муцыка моей молотости, парень. Блюблю мелодики. Нет-нет, я не фанат, не фанат, но ощень карашо. Зафрта ижобразим фтвоем для Эухении? Соглашейся?
— Эухения? — Шевцов, прислушавшись, ехидненько прищуривается и еще разочек уточняет. — Эухения, Эухения? Я думал, что невесту зовут…
— Это испанский вариант ее имени, Юра, — мой батя объясняет. — Чего ты скалишься, как недоумок?
— Красиво же! Очень! И весьма оригинально, и несколько неожиданно. Я вот даже впросак попал, сначала подумал, что воротами ошибся и тут не тот мальчишник. Имя девушки не соответствует заявленному в свадебном приглашении. Но, баста! Баста-баста, детвора! Правда-правда, ну до хера же навоевались, — задира подходит к кубинскому отцу и протягивает тому руку для пожатия. — Я так рад, Франциско, что с Вами познакомился. Разрешите всего один вопрос задать? Один! И больше спрашивать никогда не буду, — после этого оглядывается на нашу дружную компанию, словно разрешения выпрашивает — безоговорочно, не сговариваясь друг с другом, в одностороннем порядке Юрочке все-все, естественно, разрешаем. — Неужели Вы реальный потомок Кастро или все-таки Эрнесто, красавца Че Гевары? Девочка похожа внешне на папу Че. Красивая малышка! Каренькие глазки, смугленькая кожа и такая миленькая улыбка. Без обид, комраде, без обид…
Что он там лопочет? И все такое уменьшительно-ласкательное, что аж… Противно! Мы с пацанами прищуриваем взгляд и еще внимательнее разглядываем знатно выпившего Юру. Ему алкоголь, безусловно, идет, как латентному гаду белое жизненное пальто. Он ему, твою мать, чересчур к лицу — Юра медом разливается и тянет радостную лыбу.
— … А это значит, что наша, пардон, Сереженьки, Евгения — возможно, его правнучка или праправнучка? Вы партизаны, что ли? — и крутит пальцем перед носом у ее отца.
Ну не урод, а? Вот пьяная старая скотина!
— Што ви, што ви. Нет-нет, канешна, нет. Ми не ротственники.
И
— Шевцов, завязывай свой поддатый бред, — наш батя сально ухмыляется, — иди сюда и расскажи, как ты, мой дорогой браток, до такой сверхсекретной жизни докатился. Как там назвали пацана? Давай, Шевцов, твой звездный час пришел! И подкатило время каяться.
— Петром. Все очень просто! Петька, — выпаливает громко.
Вот как! Даже упрашивать долго не пришлось. Однако!
— А по отчеству? — Смирняга скалится и плотоядно, облизывая губы, подмигивает насупившемуся Зверю.
— Врезать бы тебе, Великолепный, да что-то сильно развезло и настроение кошачьей драки не соответствует, — раскачивающейся походкой Юра возвращается на свое место и, раскинув огромные ручища по спинке садовой лавочки, задрав голову вверх, по-волчьи родственность выкрикивает. — Петр Григорьевич Велихов! Мой маленький внучок! Макс, Макс, сынок, не куксись, расслабься и… Не завидуй. Работай лучше и сделай Надьке третьего бойца. Сука! Блядь! Е. ать! Смирный, я кую свою собственную пожарную часть. Съел, дебильная детина?
Морозов клацает зубами и желваками рожу корчит, а мы с Алешкой хватаем его за руки и орем:
— Гришка стал отцом! Морозов, ты там как? Прием!
— Идите вы все к черту. Он нам нервы портил, а вы тут…
— Сынок, сынок, иди-ка сюда, — Юрка хлопает ладонью по деревянным перилам, указывая на свободное место рядом с собой. — Макс, — обнимает за плечо присоседившуюся к нему Зверину и тихо шепчет, а мы все типа слушаем, — они ведь поженятся, он не позволит все пустить на самотек. Не в его правилах! И потом, я дал добро, а там все решено! Он ее добился! Ну, как смог! Поддерживаю тебя, что было чересчур коряво, но зато… Честно! Без обмана! Он…
Так, кажется, снова здорова! Понеслась! Вскидываю руку и засекаю оставшееся мне время до веб-секса с чикой.
— Можно тебя на пару слов, пока ты не утек. Куда ты, кстати, собираешься, Серега? — отец подкрадывается с одним провокационным вопросом.
— Па, у меня есть важные дела. Крайне важные! Чрезвычайные! Чтобы тебе было доступнее… У меня сирена, «Тревога» и сучий пятый номер, а я дежурный офицер, начальник караула! Угу?
— Да все я понял, что незамедлительно и срочно, но ты немного выпил, Сергей, а завтра твоя свадьба. Извини, но ты точно никуда не поедешь — не отпущу. Об этом сразу сообщаю, чтобы потом не было обид и по-дебильному раздутых губ…
— Никуда и не собираюсь. Дела здесь, но мне нужна абсолютная тишина.
— Ну, потерпи сынок. Да мы сейчас по назначенным норам разбежимся, — он вращается вокруг своей оси, оглядывается и разводит руки. — Девочек же все равно не будет. Стриптизерш никто не вызывал? Или вы, щенята, дожидаетесь, пока мы с отцами телами отъедем. Так, сразу предупреждаю, мы еще не в дрова, а я так, вообще, полным огурцом. Мне еще этих двоих пердунов на себе по гостевым спальням предстоит раскладывать.
— Отец, — кривлю морду, — мне страшно за нашу мать. У вас, у стариков… Там… Это… Жизнь еще есть, да?