Любовь нам все прощает
Шрифт:
— Это ведь Вы помогли своему сыну, Тоня?
Выходит? Выходит? Выходит! У меня получилось назвать ее по имени, а она широко улыбается и, по-моему, становится более восприимчивой, покладистой, открытой к диалогу и ответам на интересующие меня вопросы, на которые Сергей только хищником за мной следит.
— Жень…
— Как? Как Вам удалось убедить безутешных и требующих сурового наказания родителей забрать заявление?
— Я на многое пойду ради мальчиков.
Звучит, как угроза? То есть…
«Ты моя жена, Рейес! Моя жена! — Хочу еще подумать. Не дави на меня, Сережа. Больно! Ты выкручиваешь
— Я своеобразно напомнила Кате о том, что я тоже мать.
— И?
— Попадешь в наше царство, узнаешь. Узнаешь, что испытывает женщина, когда ее ребенок страдает, как она себя ощущает, когда у него ничего не выходит, каково ей, когда любимый сынок или доченька собственными руками закапывает себя… Это нужно испытать! Но не дай бог, Женя. Не дай бог!
— Вы…
— Я выкупила свободу своего сына.
— Вы…
— Заплатила ей. Что такого? Егор ничего об этом не знал, не знает и никогда не узнает. Никто, никогда, ни при каких условиях! Никто! Слышно? Доходчиво? Мой муж, Сергей, Алексей… Не стану ничего говорить! Ты и я, это исключительно, приватно, однозначно между нами. Угу? Запомни, все-все буду отрицать. У меня есть колоссальный житейский опыт, не смотри на мой возраст, фигуру и располагающую улыбку. За свою семью, Женя, я с легкостью любого… Придушу…
«Хотел продать дом, Женя. — Зачем? — Родители точно откупились от Петровых. Уверен! Понимаешь? Не могу доказать, все молчат, как будто в рот воды набрали. Отнекиваются. Лешка убеждает в обратном, батя просит ерунды не городить, мать только улыбается, ХельСми вообще не при делах. Думаю, что она вообще не в курсе. Смирняга рот ей поцелуем закрывает и детей струг… — Зачем дом продавать? — Отдать им долг. — Сережа… — Знаю, знаю. Спускал все заработанные деньги на содержание Кати и ее сынка, себе оставлял, копил, где-то даже шиковал. Но… Им я свободой обязан, поэтому… — Этот дом? Дом, в котором мы были столько раз близки, там, где зародился наш ребенок… — Это сентиментальная херня, чикуита. У меня неоплатный долг перед ними. Петров не взял, значит, положу на счет Смирновых. — Ты ведь сам Смирнов! — Больной! Ущербный… Не такой… — Какая разница? Я люблю тебя!»
Получается… Он чувствовал. Его так просто не обманешь, не проведешь — Сергей, видимо, похож на мать. Хотя и на отца как будто тоже… Он собрал в себе все лучшее, что есть в этих людях. Уникум, да мужская красота… Долгожданный, поздний, странный, в чем-то ненормальный ребенок, до мозга костей сын своих великих родителей. Обалдеть! Такое тяжело в не слишком умной голове собрать.
— Они весьма плотно взялись за моего ребенка. То ли жажда мести застилала ей глаза, то ли зависть, то ли давняя обида… Я не знаю, Женечка. Но Сергей упирался и доказывал, что ни в чем не виноват. И чем сильнее и яростнее он это делал, тем активнее
Ее супербрат, в честь которого назвали младшего сынка. Такая тут легенда ходит!
— … которые мне не нужны. Сын страдал. Он бросил все — науку, карьеру, часть, увлечения. Они копались в его вещах, трогали личность Сергея своими липкими пальцами, он стал плохо спать. Даже музыка не помогала — разогнал свою с трудом сколоченную группу, ребята пытались поддержать его, а Сережа… Пил. Страшно, много, словно в наказание, или чтобы от того, что вокруг него происходило, несознанием откреститься. Он превращался в «нечто» или «ничто» — трудно было разобрать, терял свой человеческий облик и все меньше был похож на моего доброго чудного ребенка. Что они, все эти люди, искали, я не знаю, но это личная жизнь моего Сергея. Ты хоть чуть-чуть понимаешь меня?
Неважно! Все неважно. Она поступила, как любящая мать. Время расставить все по своим местам, а Сереже надо успокоиться и не тратить свою душу на никому не нужные метания его совести и на откровенное вранье.
— Тоня…
— Да?
— Извините, что перебиваю. Последний вопрос, если Вы не против?
Она поправляет за ухо мои выбившиеся волосы и смотрит вниз на округлость живота.
— Можно? — выставляет ладонью руку и притягивается точно в то место, где находится ее третий маленький внучок.
Я краснею и тушуюсь:
«Можно? Это разрешено только мне? Только отцу моего ребенка? Только ультразвуковому датчику? Акушеру? Кому? А этой женщине… Кто она ребенку? Сильная бабушка с маленьким телом и безграничной душой…».
— Если хотите…
Не дослушивая меня, Смирнова прикладывает руки на низ моего живота и согревает мелкими ладошками шустрого малыша.
— Беременность всегда преображает женщину, Евгения. Дети — важно, все остальное… Ерунда. Так что ты хотела спросить у меня?
— Я Вам подхожу, как невестка? Вы хотели бы видеть рядом со своим младшим сыном такую женщину…
— Однозначно. Да. Именно такую, Женя!
Вот это да! Даже договорить не дала. Странно! Смешно! Обидно! Она ведь допекала меня, мучила дебильными замечаниями, профессионально издевалась. Ничего не понимаю.
— Кроха, — Максим Сергеевич царапается в дверь. — Уже слишком поздно, темно и холодно. Там мороз крепчает. Им пора домой. Вы там скоро, барышни? Не наговорились? Мы уже с Серым две пачки выкурили и синдром беспокойных ног словили. Ну, что вы там?
Стоим, молчим, друг на друга с каким-то сожалением, что ли смотрим, с сочувствием или состраданием, а может быть, вызовом… Кто теперь интеллектуально считает эти знаки, кто даст пояснения и обоснует результат сложившейся патовой ситуации?
— Ты ведь сохранишь нашу тайну, Женя?
— Обещаю, — вздрагиваю и понимаю, что, возможно, не о таком ответе она просит. — Я должна что-то подписать? Бумагу? Соглашение? Мой отказ?
— Когда назначите дату свадьбы, в тот день подпишешь там, где укажет палец государственного регистратора. Лады?