Любовь нам все прощает
Шрифт:
— Давай сейчас не будем сеять панику. Вон люди, патрули, спасатели…
— То есть их первыми съедят?
Женька упирается пятками в песчаное дно и даже приседает задом в воду.
— М-м-м, Сережа. Я прошу…
Нет, это не круиз на водах, это жалкая попытка научить жену мне доверять.
— Иди сюда, — подхватываю под ягодицы и раскладываю полуголое тело на себе, — держись, мой панголин, и ничего не бойся.
— Я не динозавр, не эта ящерица, что за сравнения, Сергей? — нудит и хмурится.
Раскачиваю наше тяжелое вращение
— Дурак, дурак, дурак. Мы могли утонуть. Ты идиот! У нас же маленький ребенок…
Нет-нет! Этого никогда не будет! Достаточно! Мне одного раза вполне хватило. Не собираюсь с чикой умирать. Другое намерение было, она, похоже, ни хрена не поняла.
— Нет, детка. Я точно не позволю. Мы просто охладились оба. Ты расслабилась и готова…
— Я убить тебя сейчас готова, — обрывает и полосует мою рожу темным с искорками ярости жарким взглядом.
Не слушаю угрожающую моей жизни и здоровью пустую женскую болтовню, подкидывая Женю, как цирковую цилиндрическую палочку, укладываю ее себе на руки животом на голубую гладь и пару раз ее телом вокруг себя провожу.
— Вот так, вот так, — чувствую, что жена сильно обмякает, но все же водит ручками, как маленький краб клешнями, когда противника не видит — вслепую бьет. — Давай, греби, греби, не останавливайся…
— Я плыву! Ура, плыву! — у нее высоко, почти надменно с громким вызовом, закинут над волнами подбородок. — Сережа, у меня, кажется, выходит?
Ну-у-у-у, это очень спорно! Ведь длинные женские ножки несгибаемым «топором» стоят.
— Просто полежи на моих руках и не дергайся. Я покатаю по волнам.
Женька, как маленький утенок, на каждой водной преграде попискивает и смешно кряхтит, но руками водит и ни капельки не устает. Не понимает жена, что нижние конечности в этом деле тоже важны. Вытянув, как струночки, просто ровно держит, лишь изредка расслабляя поджатые носки с ярко накрашенными ноготками на ровных пальчиках. Торчу! Торчу! Торчу! Уже ее хочу.
— На спинке? — предлагаю. — Перевернуть?
— Давай.
Вошла в раж, теперь отсюда и за волосы кубиночку не вытянешь. Эх, Женя-Женя, зачем устраивала весь показательный концерт? Перед хэдлайнером такой себе разогрев?
На спине жена чувствует себя спокойнее, свободнее, расслабленнее. Одной рукой обхватывает мою шею, а второй накатывает на себя жаркий Мексиканский залив. Треугольники ее темного купальника демонстрируют мне торчащие соски, а я облизываюсь, как голодный черт, с кривой ухмылкой, приоткрыв рот, показывая ей зубы, наклоняюсь к аппетитным полным грудкам.
— Ты чего? — Женька тормозит мое намерение, шипит и широко распахивает глаза. — Тут же… Сережа,
— Никого здесь нет, жена. Нас вообще никто не видит, берег скрыт от глаз, немного далековато, да и зрение нужно иметь великолепные сто процентов, а шустрым мексиканским рыбкам наплевать на все твои прелести, — захватив покрытую эластичной тканью крупную горошину, раскатываю шарик между своих зубов.
Им наплевать, а мне того и надо! Женька слабо кривится и запрокидывает голову назад. Волосы, уши и половина ее лба уходят под воду, а из приоткрытого рта вырывается очень сладкий стон и негромкий пошловатый:
— А-а-а-а!
Сощурившись от солнечного света, то и дело прикусывая крупненькую вишенку на сочном торте, слежу за ее истомой. Женька быстро дышит и еще сильнее грудью подается на меня.
— Нравится, чикуита, — отрываюсь всего на одну минуту, плотоядно рассматривая то, что вытворяю с ней. — Нравится, нравится… Балдеешь, подставляешься и даже просишь…
— Еще, еще, еще… Скорее!
Да-да-да! Чуть-чуть наглею. Сдвинув по сторонам лоскуты никому не нужной ткани, увеличиваю себе обзор и непаханое поле для зубастой деятельности. Начинаю… Продолжаю… Довожу… Но вдруг…
— Вау! Воу! Хей-хей! Ва-а-а-ау! — а следом разносится негромкий, но очень оглушительный немного издевательский присвист.
Твою мать! Вас тут только, оборванцы, не хватало. Женька, открыв глазенки, резко вздрагивает и спрыгивает с моих рук. Тут же шустро вешается мне на шею и тесно прижимается к моей груди.
— Господи, как стыдно, — шепчет в каждую татуировку. — Сережа, Сережа… Стыдно, стыдно, стыдно… Бли-и-и-ин! Что же делать? М-м-м!
Мимо нас на каких-то плавательных досках проходит вереница кубинских пацанов, улюлюкающих и фигурно отдающих мне мужскую честь, а кто-то даже демонстрирует тот самый партизанский жест, мол:
«Так держать, амиго! Ты герой наших революционных баллад… Сергей Смирнов — ты живая секс-машина! Твою мать!».
— Тихо-тихо. Это всего лишь маленькие дети. Они вообще ничего не поняли. Клянусь!
— Только этого нам не хватало, — рычит и, не поворачиваясь ни к кому лицом, склонив очень низко голову, поправляет то, что я осторожно по сторонам свернул. — Это такой позор… Не отмыться никогда. Все из-за тебя. Мы тут такое устроили…
— Спокойно, чика. Это родина сальсы, ча-ча-ча и румбы. Тут секс сочится из всех щелей. Подумаешь теплого молочка испил из животворящего родничка…
О! По-моему, сейчас беги, «Сергей», беги!
— Что-о-о? — Женя выпучивает глазки и зачем-то несколько раз синхронно, справа-слева, ручонками сжимает свои до краев заполненные головки. — Ты что? Серьезно? Это же… Боже мой! «Женя» дожила!
— Ничего-ничего. Это просто так, к слову, пришлось, малышка. Я бы не посмел обделить нашу дочь. Твое — исключительно ее! И потом, я все-таки мяско люблю, — прищипываю под водой дергающуюся булочку. — Прусь по твоей филешке, а там только полизать люблю.