Любовь нам все прощает
Шрифт:
— Я ведь, кажется, просил тебя не торопиться с этим? — он хмурится и ставит на пояс руки. — Всего одна неделя, а ты уже… Как бы помягче-то сказать? А ты уже созрел!
— К мальчишке не имею никакого отношения. Мама позавчера узнала, а сегодня ты…
— Да потому что вчера, Сергей, я отпаивал ее тут мятой с валерьяной. Я спрашиваю еще раз, какого черта?
— Мне что прикажете, теперь с этим ребенком до конца своих дней влачить жизнь холощенного мудака? — ищу глазами куда присесть, найдя, отодвигаю стул, фактически запрыгиваю сверху и скрещиваю руки перед собой. — Я ведь предупреждал,
Отец отворачивается к окну, почесывает затылок и, обняв себя сзади за шею, опасно шипит:
— Мне все-таки показалось, что в тот день, в самый-самый первый, когда ты с выпученными глазами приперся к Лешке за молочной смесью, ты был настоящим мужиком. Ты был тем, кому небезразлична судьба маленького беззащитного ребенка, а сейчас, — батя поворачивается ко мне, — ты, пожалуй, прав, я вижу перед собой отъявленного мудака, к тому же…
— Пап, я уже могу идти?
— Нет.
— Что еще?
— У нас сегодня с матерью планы…
Я издевательски подкатываю вверх глаза:
— Планы? У вас?
— Представь себе, старик. У нас с крохой в жизни есть, помимо ваших со Смирнягой проблем, еще свои дела. Повзрослеешь, женишься, поймешь…
Господи! Я брезгливо морщу нос и кривлю похабную улыбку. У них что сегодня свидание из разряда «только ты и я»…
— Святослав останется с тобой, Сергей.
Нет-нет! Так точно не пойдет!
— У меня выступление, — отрицательно вращаю указательным пальцем, посмеиваюсь и начинаю раскачиваться на стуле, — ты говорил, что поможете, что по таким вот вечерам будете меня выручать. Папа…
— Не повышай голос, сын.
Да я еще не начинал!
— У меня…
— Мне плевать, Сергей! — так тихо произносит, что, по-моему, отец впервые на моей памяти еле-еле губами шевелит. Ей-богу, я не помню, чтобы батя что-либо когда-либо шептал. Разве что любовные словечки на ухо матери в кровати! — Заканчивай скалить зубы! Я сказал, на этом все! К тому же мама, после твоей эскапады с этим тестом, абсолютно не в форме — у нее бессонница и гребаное самокопание, о котором я благополучно забыл с ее сорока трех лет. А сейчас, «привет, Максим, я бесконечно анализирующая свою неудавшуюся жизнь Антошка»! Как слышно?
Что-что?
— Бать, сегодня — нет!
— Да, сынок, да. Святослав нам, увы, не внук. Ты слишком рьяно постарался это доказать, а значит, у нас нет перед ним никаких обязательств. Какой у тебя сейчас красивый взгляд! — отец посмеивается и тянется за сигаретами. — Отменные безумные глаза! Шикарные! Вижу маленькую в моем любимом бешенстве, когда в ее элегантной крошечной головке зреет грандиозный сверхсекретный план. Будешь? — протягивает мне пачку.
Я сглатываю и давлюсь — кашляю, как чахоточный, и понимаю, что тону. Блядская глубина затягивает…
«Вы занимаетесь репетиторством, Евгения? — Да… Простите, пожалуйста, Антонина Николаевна! — Вы выполняете контрольные и курсовые работы, проекты за дополнительную плату? — Я… — Да или нет? — Да, но не для наших студентов, я не думала, что… — Вам плохо платят? Живете не по средствам? Жадничаете или поступаете так, потому что можете? Вы самоутверждаетесь за счет обучающихся? Вы паразитируете
— Сверни уши, брат, — отец шипит и выпускает никотиновый дым. — Смешно выглядишь! Дамы и господа, мой сын — жалкий сплетник! Охренеть!
— Так откажись от меня — скажи, что типа ни при чем, что не родной. Господи! Проблема, что ли? Я…
— Заткнись, Сергей! Заткнись, ей-богу. Ну, не доводи ты до греха, я тебя прошу. Мне что, сученок, перед тобой на колени встать?
Ну, зачем же так круто? Можно руку лишь поцеловать или выручить с ребенком!
— Пап, я тебя прошу!
— Я сказал «нет»! Передумывать не буду. Мы уезжаем с мамой на четыре дня, кстати, в тот дом, к Сергею Николаевичу. Нам нужно с крохой сменить обстановку и отдохнуть от любимых сыновей — побыть вдвоем и в тишине. Смирняга остается за старшего…
— То есть, вы едете ко мне? В мое, так называемое, родовое гнездо?
— Мы должны тебе за аренду? Проблемы? Ты ведь, кажется, был крайне не заинтересован в нем. Что теперь, любезный, изменилось?
— Я мог бы его продать или сдавать каким-нибудь переселенцам…
— Сергей, я ведь предупреждал тебя когда-то о том, что с этим местом связано очень много важных событий твоей семьи, если ты, — он ухмыляется и хмыкает, — вообще понимаешь значение этого слова… Продать, сдать, подарить, забросить… В этом весь ты! Твою мать… Я воспитал засранца!
«Это никуда не годится, Евгения! — Но результат получен. Утверждение ведь доказано… — При крайне слабых условиях, а значит, то, что Вы с „таким трудом“ тут установили, на самом деле жалкий „пшик“, то самое ничто… — Я затрудняюсь, что-либо вразумительное ответить. У меня, видимо, недостаточно выходных данных… — Ваша выборка, Евгения, нерепрезентативна. Она не в полной мере характеризует ситуацию, неудачно подобраны значения… Критерий не работает — Вы зря потратили свое время. Увы! — Я знаю, что такое репрезентативная выборка. Вы считаете, что здесь следует… — Это нужно полностью переделать! Вот Ваша основная работа, а не то, чем Вы занимаетесь. Господи, это ведь уму непостижимо… — Простите меня, Антонина Николаевна!».
А мама-то не на шутку завелась! Ты посмотри, как изощренно чику изводит — просто на ноль множит, снимает с девы стружку, словно степень из-под корня выносит, отводит иррациональность от ее жалкого существования. Мама наводит на эту жалкую неудачницу тот самый натуральный логарифм! Еще чуть-чуть и потенцировать кубиночку начнет! Ха-ха, бедняга! Мама может! Моя мама — способная и слишком ревностная натура в шатком профессиональном вопросе! Чего она так взъелась на беднягу? Интересно, тропиканка горько плачет, слезки льет и мочит носик?