Любовь нам все прощает
Шрифт:
— Что ты делаешь? — подхожу к ней со спины и своим телом упираюсь чике в тыловую часть.
Женька дергается, но дальше, чем раскочегаренный мангал сбежать не сможет. Огонь и жар, очевидно, крепко сдерживают ее. Она укладывает в фольгу очищенные от внутренностей колбы-апельсины, заполненные кофе, сахаром и водой.
— Это наш утренний напиток, Сережа. Разве ты не видишь?
Я подбородком опираюсь на ее плечо и утыкаюсь носом в прохладную шею. Руки поднимаю, но замираю, как отключенная от электрического питания кукла, с ладонями по обеим сторонам от женской талии:
—
— Твои родители будут против наших встреч, Сережа.
— А ты?
— Что? — вышептывает. — Что я?
— Я ведь не с родителями встречаюсь, Женька, а с тобой. И потом, — прохожусь губами по нежной коже шеи, — я, взрослый мальчик, не стану спрашивать их разрешения на свидания с очень взрослой девочкой. Прием?
— Что?
— Не стану, Женя. Мы будем встречаться столько, — наконец-то обнимаю и притягиваю чику к себе, — сколько захотим, пока…
— Не расстанемся? — вполоборота уточняет.
— Я этого не говорил, Евгения. Не говорил…
Запах от кофейно-цитрусового варева, организованного кубиночкой, стоит охренительно божественный. У меня даже ротовая полость начинает подтекать. Пускаю слюни, дергаю кончиком языка, потом глотаю и спускаю через горло влагу… Такое впечатление, что чике между ног пролизываю. Она внимательно следит за оранжевыми шариками в фольге, а я, как зачарованный, секу за ней. Несильный южный ветерок колышет выбившиеся прядки из высокой косы, не слишком яркое солнышко щекочет аккуратный носик и заставляет щуриться глаза, а красивая грудь, по надуманным приличиям затянутая сраным лифчиком, скорее всего, опять на поролоне, дергается, когда Женька двигает руками и тянется за чем-нибудь.
— Ты красивая, чика, — полулежу за столом в беседке, уложив подбородок на пристроенные одну на другую ладони. — Очень!
— Спасибо.
— За что? — поднимаю голову и заключаю теперь руки в кистевой замок.
— Ты сделал комплимент, Сережа…
Опять! Одно и то же!
— Ты каждый раз будешь благодарить за то, что не требует от женщины жеста вежливости, когда такие фразы говорит мужчина?
— Я не права?
А хрен его поймет!
— Ребята, у нас все готово. Как вы? — отец горланит, приближаясь к нам с тарелками в огромных лапах. — Мать? — оборачивается на мягко шествующего маленького генерала.
— Да-да, Смирный, я иду.
Они проходят в беседку, расставляют порционно разложенный завтрак и мнутся возле стульев, не зная, где кому теперь присесть.
— Так! — отец одной рукой оттаскивает лавочку, а второй подтягивает не спускающую глаз с Жени мать. — Ты сюда, а я напротив тебя. Серый?
Усаживаю чику рядом с батей, а сам мощусь к материнскому бочку.
— Не возражаешь? — поворачиваюсь к родительнице.
— Нет, Сережа, — улыбается. — Евгения, очень дивный аромат! Это что?
Девчонка, не поднимая головы, бухтит себе под нос:
— Кофе с корицей в апельсинах, Антонина Николаевна. Мне показалось, что на природе
— Кофе мы тут все любим! Да, Максим? — мать улыбается и глаз не сводит с чики. — Как Ваши дела, Женя?
Похоже, мама с воспитанием уже перегорела или новую тактику изобрела?
— Спасибо. Все хорошо, — кубиночка мнется, дергает ручками, уложенными на коленях, но на мать не поднимает глаз.
— Так, — батя выдыхает, — наверное, стоит начинать. Женя, — поворачивается к сидящей рядом с ним девчонке, — могу за Вами поухаживать?
Она краснеет, ломается и… Молчит!
— Пап, это мне оставь. Вон твоя пара, за ней смотри, — киваю на сидящую рядом со мной мать.
— У Вас был день рождения, Женя? — мама ставит локти на стол и кокетливо подпирает сведенными ладошками свой острый подбородок.
— Да.
Какой занятный и очень содержательный разговор!
— Мы тоже хотим присоединиться с Максимом к торжеству, если Вы позволите, Евгения?
Чика еще ниже опускает голову и что-то нечленораздельное мычит.
— Есть вино в этом доме? — куда-то в воздух вопрос свой выпускает.
Батя кивает и выходит из-за стола.
— Женя? — мать обращается к запартизанившейся кубинке. — Же-е-е-ня? Будьте так любезны, поднимите на меня глаза.
Малышка вздрагивает и устремляет широко распахнутый просящий о милости влажный взгляд на мою мать.
— Я очень рада видеть Вас здесь, в этом доме, Евгения. Прежде чем мы начнем наш завтрак, хочу извиниться перед Вами за мое странное, не совсем подобающее случаю поведение, вероятно грубое и очевидно бестактное. Это исключительно от неожиданности, не более того…
Мать — великолепная актриса! Беру свои слова обратно! Знает родительница, на какие кнопочки у чики следует нажимать.
— Антонина Николаевна, прошу прощения за то, что вторглась…
— Нет-нет, никто никуда не вторгался, Женя. Вы здесь в гостях. Скажу больше, мы все здесь в гостях у Сергея. Дом ведь его, он говорил Вам, я надеюсь. А вот мы со Смирным, так уж вышло, привыкли сюда приезжать, когда нам вздумается, но я четко вижу, что это правило в скором времени стоит пересмотреть и на будущее спрашивать у сына, когда мы сможем навестить его. Сергей, что скажешь?
Скажу, что в этом «скором времени» никто сюда и носа не покажет. Дом уплывет из владений этой кристальной честности семьи.
— Угу, — вслух мычу.
Немного отпустило нас! День вроде бы прошел без фирменных эксцессов. Мама, видимо, достав из чертогов своей профессиональной памяти слова Экзюпери, вызвалась чикуиту гостеприимно опекать. Вдвоем бродили по лесу — языками нас, коварных мужиков, сношали. Бог всем этим чикам судья! Потом вдруг у этих «девочек», словно детство в пятой точке заиграло, катались на дворовых подвесных качелях, пока мы с отцом выравнивали импровизированный бильярдный стол. На маму, по всей видимости, накатило кулинарное вдохновение — по расписанию Смирновой был очень вкусный обед на открытом огне. Я сто лет не ел ухи, а тут представился великолепный случай — мать стратила с нерадушным утренним приветствием, а днем тщательно замаливала свои, как оказалось, вполне себе человеческие грехи…