Любовь нам все прощает
Шрифт:
— Какого хера? — скрывая тенью свое лицо, с угрозой медленно произношу.
— Привет, Сергей! — ехидненько смеется.
Подходит ближе, утыкается коленями в мои скрещенные ноги и тянет руки к сведенному страшной судорогой лицу. Вздрагиваю и по-хамски от себя отталкиваю.
— Отошла! Сохраняй дистанцию, Фильченко. Вопрос услышан? — кручу указательным пальцем возле своего уха. — Или по буквам донести?
— Видел? — кивком головы указывает назад, в общий зал.
— Ни х. я! И даже не смотрел!
— Не ругайся! —
— Что ты хочешь? — вздыхаю.
— Наверное, денег, Сергей, — закатывает вверх бельма. — Я мать-одиночка. Работаю на трех не слишком высокооплачиваемых работах… И запросы, так, по-видимому, сложилось, растут быстрее, чем мой тройной оклад.
— В прошлый раз ты говорила, что с заработком проблем нет и для тебя это не главное. Мои подачки, типа откупные, тебе как будто не нужны. Я унижаю женщину, выплачивая ей не слишком щедрое детское пособие, такой себе, нищенский материнский капитал. Цитату хоть не переврал? Все верно, Катерина?
— «Все», что однозначно верно, стремительно меняется и не стоит на месте, милый. Жизнь дорожает, сын растет, а я… С твоим ребенком на своей тонкой шее я та баба, о которой в народе говорят, сильно порченный товар! С неисчезающим дефектом вумэн. Вечный и растущий брак. Не выбросить — не бросить. Никто не хочет даже плотскую милость оказать. Хотя бы трахнуть на досуге… Мне для здоровья и для самооценки надо. Хнык-хнык! Тазовое дно стоит и на член уже не дышит. Поможешь с этим?
— Это предложение? — прикрываю один глаз и пошло искривляю губы.
— Так ты все-таки меня для этого позвал? — касается пуговиц на блузке. — Здесь? Или в туалете? Я буду тихо. Возле стенки томно поскулю…
— Еще раз спрашиваю: «Что ты хочешь?».
— Признай, тварь, сына! — шипит и плещет блядским ядом.
— Тест, — скрещиваю руки на груди.
— Он твой. Без сомнений!
— Тест, — отталкиваюсь от стены и выхожу из тени.
— Сережа.
— Сука! Рот закрой.
Рявкаю и по-воровски оглядываюсь, просматривая общий зал. Лешка с Сергеем вернулись с импровизированной возле детского заведения курилки для родителей и усаживаются рядом с женщинами и хохочущей детворой. Свят на коленях у кубинки играет с чудными хвостиками, выбившимися из ее высокой прически, а Леха, словно чует затаившуюся где-то там беду, сам того не зная, смотрит на наш с этой сукой потаенный уголок.
— Твой старший брат? — за спину, точно попадая пальцами, указывает на Алексея.
— Проблемы?
— А вот та грязная баба с голубым красавчиком твоя? Чище курву не нашел? Черная, как будто бы немытая. А киска у бомжихи гладкая или ты ее сквозь лохмы дерешь? Ха-ха! Чмо какое-то… Улыбка превосходная, тут признаю. А так… Хм! Дурной вкус, Сережа! Наверное, щедро мандой и жопой тебе дает.
— Пошла вон!
— Хочу напомнить, что я тебя не приглашала. Ты
Поднимаю руки и наступаю на нее:
— Ты…
— Ты сделал меня такой! Ты! Ты! — кричит в лицо.
Дергаю носом, вспучиваю губы и оголяя зубы, по-волчьи в морду встречно ей рычу:
— Мы делаем официальный тест, и я признаю этого мальчишку, если он мой, а если нет, то…
— Добрый вечер!
Какой же ты, сука, своевременный «товарищ Алексей»!
— Катя? — с улыбкой суке тихо произносит.
Она с пошлинкой переключается на брата:
— Мы с Вами официально незнакомы. Екатерина Фильченко. Вы ведь Алексей?
— Я помню Вас. И знаю, что Вы есть такое. Сергей?
Признаться братцу в том, что ее девятилетний шкет мой сын, его племянник и старший долгожданный внук Смирновых, Тони и Максима? Или с блядской исповедью покамест стоит подождать? Пацанчик еще до совершеннолетия не дорос!
— Мы тебя там ждем. Женя волнуется. Ты идешь?
— Мой телефончик у тебя есть, Сереженька? Набери, как заскучаешь!
Брат тянет меня за рукав, как будто из болота на твердь с огромной силой приземляет:
— Ты охренел?
— Леш…
— После вечера на нашем месте. Есть разговор! Ну, — дергает плечами, — наверное, серьезный. Серьезнее, Сережа, не бывает. Зашибись! Приплыли, да?
— Родители…
— Мы к ним типа в гости завернем. Отец откинется в свое детское время на коленях у крохи. Она ему колыбельную нашепчет. Господи! Ты что не знаешь мать?
— А Женя?
— Пусть идет спать, потом к ней под бочок приедешь.
Вечер как-то не задался! По дороге домой несколько раз ловлю сообщения от братца:
«Я у родителей смокчу материнское молоко. Батя предлагает забить „козла“ — тебя нет, блеять некому, так что я отказался. Сергей, я жду!».
Поднимаемся с чикуитой на этаж. Пока Евгения шурует в сумке, я носом пропахиваю ее пышный хвост:
— Жень?
— Угу, — плывет и не прекращает сумочные поиски.
— Мне нужно отлучиться.
— Куда?
— Леха ждет.
Она резко поворачивается ко мне:
— Что-то произошло?
— С чего ты взяла, мучача?
— Я тебя сейчас ударю. Сколько можно? Твои шутки совсем не радуют меня. Я злюсь, злюсь, а ты…Смеешься? Сергей… Убью тебя!
Притягиваю девочку к себе:
— Жень, я вернусь сегодня, но немного позже. Братский задушевный разговор.
— Сережа…
— Не начинай. Кстати, — прижимаюсь грудью и запускаю язык к ней в ухо, — я придумал, как доказать мамкину гипотезу, малыш. Потом после «А-а-а-а-а-а, у-и-у-и-у-и» с тобой в науке разберемся.
— То есть мне не спать?
— Как хочешь! Но, — касаюсь губ, — в женской полудреме секс острее. Я тебя могу в дугу свернуть — все позволишь.
Не даю ей опротестовать высказанное пошлое предложение, запечатываю губы поцелуем.