Любовь нам все прощает

Иголкина Леля

— Могу задать вопрос? — обхватываю за талию и направляю к ее месту в салоне.

— Угу.

— Задержка есть?

Она останавливается и неторопливо, словно с телесной издевкой, поворачивается:

— Ты думаешь, что я…

— Жень, извини, пожалуйста. Некорректно или бестактно спросил?

У меня в первый раз такое! То есть… Блядь! Я действительно не знаю, что такое быть отцом, что такое иметь беременную подругу, невесту, жену. Я не знаю! Не умею спрашивать, заботиться, переживать. Так помоги мне, чика, и не читай нотации. Научи и дай вас, женщин, в конце концов, понять!

— Сережа, с этим все в порядке. Мы были осторожны…

У нас несколько

раз был незащищенный секс. Она забыла, не догоняет, изображает глупую или действительно не втягивает, что прерванный половой акт не стопроцентная гарантия от возможной смены местожительства суетящегося головастика. С ней я позволял себе быть очень близко и отчаянно хотел почувствовать тепло. И потом:

— Женя, в жизни всякое бывает. Забеременеть можно и от сучка, если он стоит с краснеющей головкой. Ты…

Она прищуривается и немного отодвигается:

— Помоги забраться в твой автомобиль и закончим на этом. Я не позавтракала, пустой желудок, поджелудочная вхолостую производит инсулин… Я злюсь на бабушку, на себя, на всех, Сережа. Желчь выходит и мучает мой организм. Я есть хочу! — и тихо добавляет. — Но не могу, не могу. Понимаешь? Аппетита нет.

— Это длится уже два дня. Вот, сука, третий! Что смотришь? Не буду говорить «прости»! Не зли меня, Рейес! Ты ведь не ешь! Не завтракаешь, не обедаешь и не ужинаешь. Так нельзя, малыш.

— Ты за мной следишь? — оттягивает шлейф ремня, не глядя ищет карабин, рассматривая пристально меня, вставляет в паз до характерного щелчка.

«Тома, Вы заставляете меня шпионить за чикуитой? — Нисколько! Бог с Вами! Ха-ха, хе-хе. Простите! Это же смешно, Сереженька! Хотя за слишком взрослой внучкой нужен глаз да глаз. Ее чрезмерная правильность и принципиальность приведут малышку на нехороший путь. — Это неверное утверждение, мучача. На нехороший путь таким, как чика точно не свернуть… — На путь вечного изгоя, Сережа. Изгоя! Женька — одиночка! Красивая, гордая, странная… И очень одинокая! Маленький борец за справедливость! Знаете, почему она с предыдущего места в этот институт, к Вашей матери, перевелась? Подозреваю, что Вы пока не в курсе дела. М? Стесняется, теперь боится осуждения! — Увы! Что там произошло, мучача? — Он домогался ее. — О-о-о-он? — Одна властная сволочь требовала весьма конкретные сексуальные услуги за эту чертову диссертацию. Чтоб ей! Старый хрен! Простите, пожалуйста, я очень грубо выражаюсь! — Научный руководитель? — Да! Гнида такая! Внучка написала докладную, а потом, не дождавшись официального ответа от доблестного руководства, подала заявление в полицию — искала правду-матку. Представляете, Женя донесла на собственного босса за его пристрастия к подчиненным девочкам. Но… — Ее уволили? — Сначала высмеяли! Сказали, что у Женечки психические приходы. Она не различает доброе отношение к ней со стороны мужского пола от домогательств. Пыталась моя рыбочка доказывать что-то! Добивалась официального открытия дела, требовала полноценного расследования, сама собирала сведения, общалась с такими же потерпевшими. Она хотела оправдаться перед теми, кто сам по самые, Вы знаете что, замазан был. Она искала правду, а получила волчий билет и была вышвырнута из родного института, как неугодная и глупая. А Вы считаете, справедливость на свете есть? За нее стоит бороться? Вы, как она или Вы, как он? — Фамилию „героя“ назовете? — Не надо, Сереженька. Все уже прошло. Все прошло! Лучше покатайте „Тому“! — Тогда вперед, мучача! Жене-е-е-е-к!»…

— Ты не ответила, — усаживаюсь на свое место и выруливаю с дорожного кармана. — Что с циклом, Женя?

— Все в порядке, — шепчет. — Извини,

пожалуйста. Но мне неловко с тобой об этом говорить. Это женское и очень личное. Я не привыкла такое с кем-либо обсуждать. Мы…

— Извинения не принимаются, чикуита. Мы не чужие! Встречаемся, живем, спим… Все вместе! Могут быть неожиданные несвоевременные последствия! Учти, пожалуйста!

О! Блядь! Какую я херню сейчас сказал, а главное, каким нравоучительным тоном. Грубый идиот!

— Буду тщательно следить за днями… Хорошо, я все поняла.

Женька отвернулась и больше ни одного слова за оставшееся время вслух не произнесла.

Остановившись возле родительского дома, бережно прихватываю ее за сжатый левый кулачок. Пытаясь раскрыть пальцы, прикладываю не слишком мягкую мужскую силу и крошу ей хрупкие костяшки — она мычит, скрежещет зубами, но сохраняет мерзкую покорность. Терпит, не рычит и не кусается! Не вырывается и словно кланяется мне, как долбаному господину-мужику.

— Посмотри на меня. Что опять не так?

— Зачем я здесь, Сережа? Поминки от Смирновых! Это же какой-то бред, сюрреалистический экспромт. Так не должно быть. Я девятая вода на киселе. Не слишком умная ученица твоей матери, ночами страстно ублажающая ее сына.

— Что с тобой? Еще три дня назад мы были счастливы, а сейчас ты как будто чужая и неживая. Словно… Ты страшная! Злая!

Это я сделал тебя такой? Кое-кто с пеной на губах утверждает, что это я могу! Талант!

— Я хочу побыть одна, Сергей, а ты тянешь меня на публику. Выставляешь перед своей семьей, как жалкий, но все еще диковинный заокеанский экспонат. Ты понимаешь смысл фразы: «Сделанного не воротишь»?

Еще как, малыш! Еще как!

— Вполне.

— Она ушла! Тома покинула землю, а я живу и вроде бы должна от счастья прыгать, миру радоваться… А я повеситься хочу!

— Заткнись. Что за бред? У тебя депрессия? Очередной приход? Хочешь, ударь меня, раздери мне рожу, но х. ню вслух не произноси. У меня психологическая служба на сверхскоростном дозвоне. Тебя очень быстро освидетельствуют и по соответствующему адресу отвезут. Ты лепишь чушь! И думаю, — прищуриваюсь и двумя руками хватаю Женьку, как котенка, за воротник, — что ты сама прекрасно все понимаешь, но не можешь речь обуздать. Язык работает быстрее, чем мозг штампует логику. Я прав? М? Что смотришь? Отвечай!

— Извини меня, Сергей.

Да уж… Этот день я, блядь, на долгие года запомню. Стесняющаяся собственного отражения постоянно извиняющаяся чикуита, причитающая, с глазами на мокром месте мать, смурной отец, сюсюкающий с Женькой Леха, помалкивающая и что-то важное обдумывающая Оля, и я, как ястреб, охраняющий чужой покой:

«Смирняга, отстань, пожалуйста… — Отец, не надо, не трогай… — Олечка, я сам! — Мама, это лишнее. Она ничего не ест. — Пожалуйста, Женя. Иди сюда, малыш. — Ты устала? Хочешь домой? Детка, посмотри на меня. Женя, я тебя согрею. Не надо, не плачь, перестань!».

— Как она? — батя, освещая свое лицо огнем и не спуская с меня взгляд, прикуривает сигарету.

— Ты разве сам не видишь? — подпираю холодную стену родного дома. — Все очевидно. Плохо, плохо, плохо… Третий день, отец.

— Хочу услышать твое мнение, как близкого ей человека, а не штампованный ответ, — отец тихо сплевывает в сторону и пальцами, одной щепоткой, снимает кусочки табака с языка.

— Она так не считает, папа, — язвлю и ухмыляюсь.

— Что ты имеешь в виду?

— Я ей никто, дословный перевод с кубинского. Женя злится! Не пойму только на что или на кого? Если на жизнь? Тогда башкой поедет, никто и ничто чикуиту не спасет.