Любовь нам все прощает
Шрифт:
— Будь любезна, — неуверенно продвигается по комнате за мной. — Я хотел бы знать.
— Десять дней назад, — четко, как на экзамене вещаю. — Я отказала тебе в близости, ты был крайне возмущен. Помнишь? Мацал вхолостую сиську и шею мне кусал.
— Что с тобой?
— Тома умерла, Сережа, — спокойно возвещаю. — Бабушка ушла, Сергей. Та, которая со мной всю жизнь была, та, которая переживала за глупенькую внучку, та, которая тебя ждала…
— Но ты жива!
— Ты слишком быстрый, Серый. Слишком! Стремительный и очень резкий, а я, — подкатываю глаза наверх и сильно, с раскачкой, плюхаюсь
Он падает на колени перед моими плотно сведенными ногами:
— Жень, не отталкивай меня. Я ведь хочу помочь, — поднимает руки и взглядом просит разрешения обхватить мои бедра и сильно исхудавший зад — я с разрешением беззвучно положительно моргаю. — Ты так страдаешь, детка. Больно на тебя смотреть. Еще твое нездоровье, — он заикается и не спешит с дальнейшей поучительной речью. — Ты уверена? Вдруг там крохотный ребенок…
— Ты хочешь от меня детей?
У Смирнова открывается рот и пару раз с искренним недоумением хлопают испуганные глаза.
— Жень…
Не ожидал вопроса в лоб! Я так и знала. Все ясно! Но нам не о чем переживать. Я не обманываю его. Тошнит и кружит голову, но внутренние часики мне возвещают, что все отлично и без сбоев, внутри кубинки никто из семенной жидкости бесплатно не живет — дзынь-дзынь, с облегчением, малыш!
«Будем дальше трахаться? — Продолжаем! Надень, пожалуйста, презерватив и не наглей, Сережа…».
— Я глупая в науке, Сергей. Но не из-за того, что женские вездесущие гормоны заполонили мой недалекий мозг. Нет эйфории, нет того беременного выброса. Я, — ухмыляюсь, — не в том загадочном и интересном положении, поверь.
— Ложись в кровать, малыш.
— У меня связь с Кубой, Сережа, — не спешу принимать расслабленное положение.
— Сегодня?
— Через пару часов, — оглядываюсь назад, рукой спокойно отодвигаю одеяло и вытягиваю ноги из его тисков. — Можно взять твой ультрабук?
— Конечно, — обходит кровать и устраивается рядом. — Я могу присутствовать?
— Нет.
Нет! Нет! Нет! Этого не будет. Не хочу, чтобы он видел мою мать в таком неэфирном состоянии. Последний раз, когда я говорила с ней, то сообщала неприятную новость о смерти бабушки. В тот день родительница с отсутствующим взглядом, не замечая собеседника — меня, орала белугой через весь Атлантический океан, обвиняя себя в том, что недосмотрела любимого родного человека… А потом, в тот же день, но очень поздно, мне пришло странное сообщение от отца на корявом русском языке, что у мамы случилась страшная истерика и она в настоящее время вынужденно находится под успокоительными препаратами, поэтому в ближайшую неделю не сможет разговаривать и очередной эфир-общение-наша родственная связь пройдет с ним, с Франциско, с любимым падре. Нам следует оговорить условия моего пребывания на Кубе, время, дату, вылет-встречу-отлет и… Срок! Сергей не должен знать, что…
— Я хочу туда с тобой, чика. Хочу с тобой. Женечка, пожалуйста. Я должен поддержать тебя. Ты разве не понимаешь?
— Не надо.
— Жень, я тут без тебя не смогу, — он замолкает, а потом подтянувшись ближе в мое ухо горячим
У меня тоже, у меня тоже…
— Я умру? — поворачиваюсь лицом к Сереже. — Погибну в авиакатастрофе, в водной пучине утону?
— Я умру.
Устраиваюсь на боку и укладываю руки на его отчего-то сильно втянутые щеки:
— Я вернусь. Обещаю.
— А почему ты не хочешь, чтобы я полетел с тобой?
— Ты высоты боишься.
Он усмехается:
— Чика, я летал на них, на самолетах.
— Выпивал для храбрости? Или путешествовал в багажном отделении?
Еще темно в комнате, но я почему-то уверена, что у Смирнова округляются от неожиданного вопроса красивые зеленые глаза.
— С чего ты взяла?
— У тебя проблемы со вторым, пусть и не совсем стандартным, этажом, а на высоте где-то десять тысяч метров ты себя прекрасно чувствуешь? Нескладно клеится, Сергей! Ты не находишь?
— Хочешь мою фобию обсудить? — укладывает одну большую руку мне на талию и тут же пару раз сминает слабый женский мышечный корсет. — Надо есть, чика. Надо питаться лучше. Я мог бы приготовить что-нибудь…
— Ты еще и кулинар? — перебиваю речь и невесомо прикасаюсь губами ко лбу и носу.
— Не веришь? — подмигивает. — Сомневаешься?
— Ну… Нет! — подкладываюсь под мужской подбородок и целую впадинку у основания его шеи.
— Не сомневайся во мне и доверяй, — прикладывается ртом к моей макушке.
— Встречное предложение, Сережа, — возвращаюсь взглядом к нему. — Я же сказала, что вернусь, значит… Я сказала, что мне нужно время, значит не пришпоривай. Тем более что это больно. Ай! — Смирнов-засранец щипает мой отощавший зад. — Убери руки!
— Пароль «Mi Сhica Latina» на задуренной машине. Первые буквы каждого слова заглавные, между ними только пробелы, без подчеркивания, а в конце, перед вводом, необходимо ввести твою дату рождения, но без года. Только число и месяц — четыре цифры, Женя. Из уважения к женскому кокетству, твой возраст я не стал афишировать и запоминать.
— Ты обалдел? — не наигранно обижаюсь. — Это…
— Трудный для взлома, чикуита. Правда-правда. У меня ведь было много женщин — всех телок и не перебрать. Для устного перечисления, думаю, что ночи не хватит, а для подбора пароля… Короче, уровень «продвинутый», но для тебя — приоритет «ультра»!
— Даже не скрываешь? Бессовестный! Нашел, чем гордиться! Пусти меня, я хочу уйти, — типа злюсь и пытаюсь вылезти из его захвата. — Сергей! Я не сбегу, но слушать твои задушевные исповеди больше не желаю.
Он прикрывает глаза и из стороны в сторону, с твердым отрицанием, качает головой.
— Подожди и послушай, пожалуйста. Давай спокойно, Женька.
— Не понимаешь, да? Это очень больно, Сергей. Твои откровения в этом направлении остро ранят и разрывают мне сердце. Решил именно сегодня исповедаться? Не выспался вообще, плохо спал, тебе мешали или настроился окончательно добить меня? Все равно! А впрочем, надеюсь, что сейчас у тебя одна телка — это я, не хотелось бы впоследствии лечить возможные ЗППП, — отталкиваюсь руками от горячей груди, но меня не отпускают, я не могу его ползучую атаку самостоятельно отбить. — Руки убери!