Любовь нам все прощает
Шрифт:
— Мне идти прямо так?
— Кого-то постороннего стесняешься? — приоткрывает один глаз. — Я был внутри тебя неоднократно. Членом, языком, руками и… Глазами. Вижу всю тебя насквозь! Рентген от Серого — бесплатно и с гарантией. А качество и сервис вас приятно удивят. Прикрыться хочешь? На хрена? Я хочу без всяких тряпок смотреть на тебя.
— Не выражайся!
— Жень… Ей-богу, просто иди! Куда ты там хотела? В туалет? Тебе туда! — рукой указывает. — И возвращайся, твою мать, ровно через шестьдесят секунд.
Как в тюрьме,
«Тридцать минут принимать ванну, Рейес? Серьезно? Еще раз, чика, и я с легкостью, со смехом и огромным, сука, наслаждением на хрен выломаю эту дверь. — Я полежала, помечтала о будущем. Ничего такого. Мне нужен воздух… — Ты поняла, что я тебе сказал? Дверь не замыкать, тридцатиминутные заплывы не устраивать, если они, конечно, не командные. — Сергей! — Женя, я больше не стану повторять и предупреждать. Не доводи меня — у меня огромные проблемы с самообладанием! Если мне не веришь, то спроси мою мать!».
Сережа чересчур волнуется за мой душевный покой. Он какой-то слишком нервный и… Очень злой. Смирнов бесится, словно перед надвигающейся не пойми откуда бурей. Он раздувает бешеное пламя из ничего, настаивая на своем обязательном присутствии на Кубе. Нет-нет, так не пойдет, я не смогу. Там ведь вся моя семья…
Мать, братья и… Отец.
Стыдно! Очень! До красноты щек и горящих от осознания бесстыдной пошлости ушей. Я сплю с мужчиной, но мы с ним не женаты. В качестве кого я Смирнова преподнесу. Наверное, наш разговор пройдет вот так:
«Это мой любовник, сын той самой Смирновой… Вот так я строю карьеру, мама-папа. Я бездарность в профессиональной плоскости, зато, как Сережа говорит, у меня талант в горизонтальном положении. Он регулярно трахает меня и за плотское наслаждение дописывает никак не завершающуюся научную работу. Я… — Ты проститутка, Женя? За научную степень продалась? Стоило ли так беречь себя? — Я не берегла. Я… Его люблю! — А он? — Что он? — Он любит? — Я не знаю! — Франциско, я воспитала недалекую блядь… — Мам! Пап! — Эухения! — Я… — Ты нам никто! Привези урну с прахом и проваливай отсюда… Недоразвитый позор!».
Я не знаю, как на это все отреагирует кубинская семья… А вдруг! Ведь все возможно! Если именно «вот так»?
На цыпочках прохожу мимо кровати по направлению к ванной комнате.
— Остановись, — негромко мне приказывает.
Торможу и быстро прикрываю двумя руками грудь и жалко вздрагивающий низ! Скрещиваю ноги, сжимаю до судороги бедра, растираю внутреннюю поверхность, непроизвольно возбуждая клитор.
— Женя! Иди сюда.
Знаю, что надо повернуться и убрать преграды, но:
— Я очень хочу в туалет, — скулю и умоляюще кривлюсь.
— Тридцать секунд, чикуита. Я засек, — не сводя с меня взгляд, тянется за покоящимся на прикроватной тумбочке мобильным телефоном. — Двадцать девять, двадцать восемь, — кивком головы как будто подгоняет. — Смелее!
Включаю
— Нервобес! — кручусь в помещении и мельком замечаю свое отражение в огромном зеркале.
Господи Иисусе! Запутанные проволочные волосы, внушительные синяки под глазами, заостренные, уже не округлые, плечи, и гордо выступающие бедренные косточки, графически очерченный лобок и опустившаяся вздрагивающая грудь. Весь шарм обвис, «чикуита»? Что со мной? Болезнь! Болезнь! Я сошла с ума? Или это неоперабельный рак? У меня, по-видимому, злокачественное образование на месте временно и вынужденно отсутствующего мозга?
— Пятнадцать, — громкий властный окрик подгоняет.
Вот козел! Самодур Смирнов!
Кручусь вокруг себя, ищу хоть что-нибудь, чем можно это безобразие прикрыть — большое полотенце, какой-нибудь халат, половая тряпка на конец, пена для бритья или невидимый волшебный крем. Хихикаю, как сумасшедшая… Ну да, ну да, помечтай, свободолюбивый кубинский «боец»!
— Пять, Женя. Я у двери! Надеюсь, ты уже закончила?
Оборачиваюсь и понимаю, что… Огромный рвотный ком к горлу внезапно подкатил.
— Нет, нет, Сережа, я прошу тебя. Не заходи!
Склоняюсь над унитазом и жестким образом опустошаю и так не слишком явственно заполненный желудок. Небрежно вытираю рот и, оскалившись, вдруг ярко улыбаюсь.
— Я вызываю врача, чика, — слышу куда-то удаляющееся, как будто бы блуждающее в мировом эфире, мужское предупреждение. — Приведи себя в порядок. Машина будет здесь через двадцать минут. А если проплачу, то еще скорее. Женя! Вылазь оттуда! Сколько можно?
Шлепаюсь голой задницей на кафельный пол и утыкаюсь лбом в обод белоснежной фарфоровой вазы.
— Сергей! — шепчу. — Сергей! Сергей! Пожалуйста… Не надо.
— Выходи оттуда, Женя. Быстро!
Вынужденно спешно поднимаюсь, пускаю ледяную воду и споласкиваю рот, рассматриваю изможденное лицо и двумя пальцами старательно по-джокерски растягиваю свои отчего-то слишком алые сегодня губы.
Открываю дверь и тут же натыкаюсь на возвышающуюся каменную мужскую фигуру.
— Ты беременна? — выпаливает громко, с нетерпением, с того самого места в карьер.
— Нет, Сережа.
— Ты рвешь, ни хрена не ешь, не очень выглядишь… Я не знаю, что у тебя в трусах… Не даешь мне посмотреть…
— Заткнись, — шиплю ему в лицо.
— Женя! Ты опустилась…
— Ну, извини, — язвительно перебиваю, — что не соответствую твоему цветущему виду или надуманному собственному модельному идеалу! У меня неделю назад бабушка умерла.
— Это не повод.
— Отойди от меня, — рукой пытаюсь отодвинуть слишком мощную татуированную машину. — Отменное безобразие на теле. Господи! Ты что, сидел?
— Женя, — Сережа понижает громкость, — я прошу тебя. Давай поговорим с врачом.
— Я не беременна — это главное! Мне отчитаться, когда закончились праздничные дни?