Любовь во времена Тюдоров. Обрученные судьбой
Шрифт:
– Пфррр… – тем временем фыркнул адвокат. – Pacta tertiis nec nocent nec prosunt, что гласит: действие договоров не распространяется на третьи стороны. Мне надо получить от вас подтверждение… – он подался к Мод через стол и, понизив голос, пояснил: – Муж, разумеется, не может являться третьим лишним, так сказать, но я не мог отправить его к вам без вашего на то разрешения. Ведь вы первой стали моим клиентом, а не он. Хе-хе…
Мистер Ламлей, довольный собой, откинулся на спинку кресла.
– Мне сообщить ему, где вы обитаете? – спросил он.
– А вы ему еще не сказали?! – воскликнула Мод.
– Увы, – мистер Ламлей развел руками. –
Мод удрученно кивнула. Солнце, было поселившееся в ее душе, мигнуло и погасло. Счастье оказалось слишком кратким, короче, чем она надеялась. Ей следовало сейчас вернуться в Картер-хаус, ждать мужа и забыть о Кардоне. Навсегда.
Омраченная собственными невеселыми мыслями, она вполуха слушала мистера Ламлея, который заговорил о каком-то адвокате:
– …и мистер Боуз сказал, что сэр Ральф ни словом не упомянул о втором барристере, то есть обо мне… Имея pia desideria [110] , так сказать…
– Простите, кто такой мистер Боуз?
– Я вам говорил, что кто-то еще занимается делом вашего отца, – терпеливо повторил мистер Ламлей. – Так вот выяснилось, что это мистер Боуз, и нанял его сэр Ральф, не подозревая, видимо, что и вы примете в том участие. Сэр Ральф не возражает, если мы с Боузом будем действовать совместно. Надеюсь, что и вы…
110
Pia desideria (лат.) – благие намерения.
– Да-да, конечно, – рассеянно ответила Мод и стала вставать. Ей нужно было срочно выйти на свежий воздух.
– Alea jacta est! [111] – Мистер Ламлей, словно устав сидеть, мгновенно подскочил и проводил клиентку до дверей.
– Я поговорю с сэром Ральфом. Мы обсудим, – неуверенно добавила Мод, прощаясь с адвокатом, не представляя, как пройдет этот – и скорый – разговор с мужем. Будет ли он слушать, одобрит ли ее действия или, напротив, рассердится на своеволие? В любом случае для нее отныне все было кончено.
111
Alea jacta est (лат.) – здесь: принято бесповоротное решение. Букв.: жребий брошен (слова, приписываемые Юлию Цезарю).
Опираясь на руку Потингтона, Мод будто во сне вышла на улицу. Она стояла, подняв голову к небу, не ощущая на лице холодных колючек дождя.
– Садитесь на лошадь. – Потингтон встряхнул ее, подсадил на кобылу. Сам вскочил в седло.
– Едем домой, миледи?
– Нет, – вдруг очнулась она. – К Кардоне!
Последний раз – она имела право на эту последнюю встречу с ним.
Она подняла арабку в галоп, спеша к своему возлюбленному, не желая терять ни мгновения от оставшегося у нее времени до встречи с мужем, которому она должна была принадлежать душой и телом, уже отданными другому.
Лошади скакали по опустевшим из-за дождя улицам города, то звонко цокая по булыжнику, то хлюпая по лужам. Мод вспомнила, как деревенские девушки гадали, к праздникам собирая в букеты цветы. И в такт перестуку копыт она повторяла, как молитву:
–
Ральф так и не отправил Бертуччо к барристеру за адресом леди Перси, пребывание которой в городе обнаружилось столь некстати. Жена никуда не денется, и если он навестит ее завтра, а то и через пару дней – это ничего не изменит. Куда более Перси беспокоили иные дела и другой человек: нападение в доме, убийство стряпчего и сэр Мармадьюк Скроуп, друг и соратник, вдруг превратившийся во врага.
Кроме того, Ральфу нужно было решить, куда он поселит свою жену после встречи – он не желал селиться у ее родственников. Привозить ее сюда, в этот дом, он не собирался. Во-первых, он снял его для Мод, а во-вторых, дом ему нравился, но вряд ли понравится леди Перси: маленький и невзрачный, он был расположен на тихой улице, где с давних пор селились молочники; скрытый от любопытных глаз молочной лавкой и деревьями, которые не часто встречались в Лондоне. Ральф решил оставить этот дом для свиданий с Мод, а для жены подыскать другой, побогаче – пусть наслаждается роскошью, но не мужем.
Бертуччо был послан нанять кухарку и служанку, которых нашел поблизости, в той же молочной лавке, – добродушного вида пожилую толстушку и двух ее внуков-подростков. Семейство после короткого разговора с Перси, было принято на службу. Мистрис Хилл, как она назвала себя, сразу захлопотала по хозяйству: навела порядок на кухне и в двух комнатах, одну из которых Перси выбрал себе под кабинет, а вторую – под спальню; поставила тесто для хлеба и пирогов, насадила на вертел баранью ногу, нажарила цыплят и рыбы, замесила пудинг и марципаны, нещадно гоняя Оливу и своих внуков то в лавки за мясом, овощами и специями, то к колодцу за водой, то за свежей соломой и полотном для простыней.
Ральф сидел в ожидании, повернув к огню вновь занывшую спину, когда с улицы раздался характерный скрип ворот и лязг подков по брусчатке возле дома. Он шагнул к окну. Прыткий Бертуччо уже стоял возле арабки, намереваясь помочь гостье сойти с лошади. Перси, забыв о спине, бросился вниз, выскочил на улицу, подхватил Мод на руки, понес в дом. Она обвила тонкими руками его шею, накидка ее была влажной от дождя, капюшон скрывал лицо, и он с трудом удержался, чтобы не откинуть тонкую ткань, увидеть ее глаза, серые, как зимнее небо над океаном. Его закачало от ощущения легкой тяжести ее тела, доверчиво прильнувшего к нему, земля поплыла под ногами, словно он стоял на палубе корабля. Отчего так волнует его эта маленькая леди?
«Она здесь, и она моя, и принадлежит только мне! И будет принадлежать!» – лихорадочно крутилось у него в голове, когда он внес Мод в приготовленную для нее комнату, отпустил, снял с нее почти насквозь промокшую накидку.
– Садись сюда, Мод! – Ральф подвинул тяжелое кресло ближе к растопленному камину и к низкому столу, где стояли кувшин с вином, блюда с пирогом и марципанами.
Она села, расправив складки широкой юбки гауна, протянула руки к огню, чинная, тонкая, суровая. Лицо ее казалось очень бледным, во взгляде застыла горечь, или то было что-то иное, что заставляло его гарцевать вокруг нее, всматриваясь с тревогой в ставшие столь близкими черты, заметить тени, синевой лежащие под глазами. Или это тени от мерцания огня в камине?