Люди государевы
Шрифт:
Тихон Хромой взошел на паперть и стал громко читать челобитную. Однако едва стало ясно, о чем челобитная, как от толпы стали отделяться и уходить некоторые из тех, кто стоял с краю. В толпе же то тут, то там разочарованно говорили, что-де уже писали год тому, толку не будет, что государь уже указал, как быть… Когда Тихон закончил чтение, Мешков крикнул, чтоб подходили все и прикладывали к челобитной руки. Но многие, понурив головы, стали расходиться.
Пирогов сказал Бунакову:
— Напрасно ты, Илья Микитович, смешал богоугодное дело с мирским!
«Может, ты и прав», — подумал Бунаков, глядя, сколь немногие остались подписаться под мирской челобитной. Видать, стерлись за год у многих обиды на Щербатого.
Через десять дней Григорий Пирогов и отец Борис вышли из дома подьячего съезжей избы Захара Давыдова, куда заходили посидеть. Пребывая в благостном после медовухи настроении двинулись к своим домам. Когда проходили мимо двора Федора Пущина, дорогу им преградили хозяин с десятком казаков, среди которых были Тихон Хромой, Остафий Ляпа, Иван Чернояр, Филипп Петлин, Филипп Едловский и братья Васька и Кузьма Мухосраны… В доме Пущина они держали совет, как им быстрее и полнее собрать подписи под челобитными… Решили бить челом Бунакову, чтобы он объявил назавтра сбор у съезжей избы…
— Ну што, вороги, всё народ ходите мутите! — сердито сказал Пущин.
— Никого мы не мутим… У Захара Давыдова обедали…
— А пошто ты, Гришка, не велишь руки попам прикладывать вместо неграмотных казаков к мирским челобитным?..
— То не попово дело! Их дело — службу в храмах вести…
— Не твоего ума дело — прикладывать им руки за других или нет, в том греха нет, но польза для мира…
— Ладно, Федор, — примиряюще заговорил отец Борис, — мало ли я под вашими челобитными руку прикладывал!..
— Прикладывал, — согласился Федор. — Так еще приложи за себя руку под челобитной, дабы Илья Микитич мог своей печатью заместо городской печатать государевы дела! Тихон, принеси чернила и перо…
Тихон сбегал в дом Пущина, принес чернильницу и протянул перо отцу Борису.
Тот отшатнулся и пробормотал:
— Мне до сего челобитья дела нет! Чье оно не ведаю, пусть кто ведает, тот и руки прикладывает…
— Мы сейчас в твой поганый рот, твою грязную скуфью засунем, чтоб визга твоего не было слышно, когда ослопами угощать будем!..
— Я и так вами бит не единожды, потому и скуфья испоганена… В погребе сидел сутки, едва не задохся! А ныне после государевых указов, кои ты, Федор, привез, бить меня вам нельзя!..
— Верно, нельзя попа бить, — поддержал Бориса Пирогов, — коли попа обесчестите, тем будете бесчестить и архиепископа Герасима, ибо на попе рукоположение архиепископово, и поставлен он у церкви Божией для православной веры утверждения, а не для поругания…
— Да пошли вы вместе с архиепископом в задницу! Отрастили пузень, муди свои не видите, не то что нужды простых христиан!.. — злобно прокричал Васька Мухосран. — Сейчас принесу ослопы, посмотрим, можно вас бить али нет!
Васька направился
По церквам и слободам денщики объявили о смотре, и с утра в 6-й день мая служилые люди потянулись к съезжей избе. Из избы был вынесен стол, за который уселись с бумагами Тихон Хромой и подьячий Захар Давыдов. По кликовому списку проверили, кто пришел, а затем Илья Бунаков и Федор Пущин осмотрели пищали. После этого Тихон Хромой объявил, чтоб подходили и прикладывали руки к челобитной о личной печати Бунакова и к мирской челобитной. Однако большинство казаков не спешило к столу, мялись, стояли, опустив голову. Тогда подьячий Захар Давыдов огласил:
— Кто приложит руки к челобитным, седня получит денежное и хлебное жалованье!..
Казаки оживились, и к столу выстроилась очередь. Только Юрий Тупальский подошел к Бунакову и сказал:
— Илья Микитич, не дело ты всчинил!.. Отродясь в Томском не бывало, чтоб за жалованье под челобитьями руки прикладывали!..
— Приложись — и ты получишь жалованье, — усмехнулся Федор Пущин.
— Приложился бы, опасаюсь государевой опалы! По государеву указу надлежит городскую печать пользовать!.. А государево жалованье от меня никуда не денется, его новые воеводы выдадут!..
— Не хочешь о печати, приложись к мирской челобитной! — сказал Федор Пущин.
— Приложусь, коли ты перед всем миром своим челобитьем объявишь, что тобой привезенные царские грамоты непрямые, а подменные, как о том базлает Лаврюшка Хомяков!
— Да пошёл ты!..
— Вот-вот! — торжествующе воскликнул Тупальский и пошел прочь. Его никто не остановил.
Но когда конный казак Пронька Вершинин и сын боярский Семен Позняков собрались уходить, их остановили казаки во главе с Остафием Ляпой и Иваном Чернояром.
— Я тоже не буду писаться под челобитными! — заявил Вершинин. — Вы не по государеву указу учиняете!..
— Умнее мира себя почитаешь! — зло сказал Бунаков и приказал Ляпе: — Поучите его ослопами!
Вершинина повалили на землю и стали бить палками. Он закричал:
— Не буду я противиться государеву указу, крест я целовал государю, а не тебе, Илья!..
— Ах ты, падаль! — Бунаков вырвал из рук Ляпы палку, поднял ее над головой и со всей силы опустил на Вершинина. Тот, защищаясь, выставил руку, вскрикнул и заорал:
— Руку сломал, ирод! Хоть убейте, против государева указу не пойду!..
— Ты тоже не пойдешь? — перетянул Бунаков палкой по хребту тщедушного старика Познякова.
— Государевой опалы опасаюсь!.. Однако ослопов не вынесу, посему пусть Тихон за меня руку приложит!.. — смиренно сказал Позняков.
Бунаков приказал Тихону Хромому с десятком казаков идти в дом сына боярского Степана Неверова, который не пришел на смотр, и наказать его, как Вершинина, коли откажется прикладывать руку к челобитным.