Люди на болоте. Дыхание грозы
Шрифт:
при помощи иностранного капитала!.." Будто специально для него, чтоб знал,
чтоб не сомневался!
В других газетах - не напрасно, значит, потратился - вычитал, что на
советскую землю совершают налеты белогвардейские и китайские отряды. Это,
правда, не так радовало, было черт знает где, как на том свете; да и
статья была вся злая, все грозилась тем китайцам и белогвардейцам дать
отпор, однако и это поддерживало надежду: война готовится! Вот еще:
"Китайские
группируют значительные военные силы около нашей границы... Хотят
спровоцировать войну!.."
Даже пот прошиб. Уже не было ощущения слабости, когда читал, что
хлебозаготовки надо выполнить полностью и в срок, что надо беспощадно
ударить по враждебным кулацким элементам, которые будут стремиться сорвать
важнейшую государственную кампанию. Все внутри кипело, к злобе
примешивалась и тревога. Он снял очки, положил в футлярчик. Стал на колени
перед образами.
В темени на полатях обступило слышанное, виданное за долгий, напрасный
день; снова увидел очередь в юровичской приемной, Апейку, Хрола. Снова
начала жечь злоба, едва вспомнил: "Нам надо много хлеба". Лихоманки вам,
хворобы, а не хлеба! Он сам не заметил, как зашептал эти слова так, что
старуха рядом заворочалась. После минутного наплыва неприязни к ней пришли
мысли про Хрола, про Евхима. Дураки, сами готовы подложить головы под
колеса! Подложите, если жить наскучило! Подставьте - увидите! Гепеу сама
рада будет - так даванет колесами, что головы глупые хряснут, как
гарбузы!..
Подложив голову под колеса, не остановишь их! Сила нужна! На силу -
сила! Поддержка нужна! Война! Одна надёжа - война!.. Со злобой подумал:
пишут всё - будет, будет, а - нет и нет! Всё "готовятся", "готовятся"! Как
ни болела душа, разум повелевал: "Не время! Лбом стену не прошибешь! Ждать
– одно остается. Молиться богу да ждать! Одно - ждать момента!"
ГЛАВА ШЕСТАЯ
1
После того как докосили вместе, вместе уже выходили и жать. Становились
в ряд, зажинали все сразу и шли так, нагибаясь, кладя за собою снопы,
оставляя позади желтую пажить. Когда сжинали одну полосу, толпой,
разговаривая, шли все на другую.
Вместе свозили снопы. Еще каждый на своем возу, своем коне, но уже не в
свои гумна, а в назначенные. Жито - в Хведорово гумно, овес и пшеницу - в
Грибково, а гречку и просо - к Алексею Губатому. Это более всего удивляло
куреневцев. Все же стога и бабки, хоть и косили и жали вместе, стояли у
каждого на своем наделе, были еще вроде бы своими, отдельными. Здесь
начиналось уже
Легко было заметить, что событие это по-разному волнует тех, кто
работал на своих полосах. Одни принимали все очень спокойно, как далекое,
чужое: что нам до того, куда везут, пусть хоть в болоте потопят! Другие
смотрели не только с любопытством, но и как бы с беспокойством: надо ж на
такое осмелиться, не побоялись. Третьи только головами качали, судили
недобро меж собой, пророчили, что все это ни к чему, глупые выдумки. Как
бы похваляясь хозяйственностью, мудростью своей, давали понять друг другу,
что они не такие дураки, что надо держаться своего, надежного.
Одни посматривали на возы, что ползли в чужие гумна, молча, с какой-то
задумчивостью; другие дразнили, подсмеивались: "Места в своих мало уже?..
Или, может, лишнее?", "Или Грибок лучше постережет?", "Так веселей, должно
быть: отдать свое, а потом ждать, когда Миканор поделит?
Выделит горсть из твоего же добра!.."
Когда сжали, свезли в гумна все, - стали сводить коров, коней, свозить
телеги, плуги. Все, кто был в селе, толпились на улице; около каждой хаты,
каждого штакетника стояли, смотрели женщины, мужчины, дети. Толпами -
больше, правда, дети - валили вслед.
– Дядько Иван, - орал Ларивон Зайчику, который шагал рядом с возом,
понукая старого сивого коня, - чего это твой рысак так неохотно тянется?
Как все равно в колхоз не хочет!
– Не торопится!
– подхватил Хадоськин отец. Радостно, во весь голос
съязвил: - Несознательный!
– Дай ему под пузо, поганому!
– посоветовал Ларивон, довольный тем, что
слушает столько народу.
– Чтоб бежал и другим пример показывал!
Зайчик потянул вожжи, остановил старого коня. Весело моргая, повел
взглядом на тех, что стояли у плетней, что шли следом.
– Незачем, браточко, мне спешить! Я, браточко, все равно первый! Ето ты
будешь бежать, чтоб не опоздать! Аж хвост задерешь, как Халимонов бугай!..
Толпа взорвалась хохотом. Хохотали потому, что это говорил Зайчик, и
потому, что вспомнили бодливого бугая, и потому, что Бугаем дразнили
Ларивона. Ларивон злобно покраснел, но, глянув на Евхима, стоявшего
поблизости, сдержался.
– Смотри, чтоб ты не летел, задравши хвост, со своего колхозу!
– Я, браточко, бегать так не умею и хвоста не задираю! .. Не та,
братко, скотина!
Зайчик под хохот повел коня дальше, не слушая, что там пытается
ответить Бугай. Цепочка заинтересованных, смеющихся подалась следом.