Люди на болоте. Дыхание грозы
Шрифт:
Резать землю будут!.."
Не ускользнуло от внимания куреневцев и то, что немного позже, перед
обедом, приехал к Миканору еще один важный гость, Гайлис - нынешний
председатель сельсовета.
Вскоре, пообедав, землемер, Миканор, Гайлис, Хоня и Алеша вышли из
хаты; по загуменью, где было не так грязно, подались в поле. Куреневцы,
которым посчастливилось увидеть это с пригумений да огородов,
пересказывали потом другим, что в поле, за гумнами,
другие некоторое время стояли, о чем-то советовались. Как о чрезвычайно
важном рассказывали те, кто видел, что у землемера белела какая-то бумага,
над которой склонялись и Гайлис и другие.
Рассказывали, что было видно, как все то и дело подымали головы от
бумаги и словно бы искали что-то в поле. Из этого догадливые куреневцы
делали вывод, что бумага имела чрезвычайное значение для всего дела. В ней
будто значилась неизвестная пока куреневцам их судьба...
От загуменья землемер, Гайлис, Миканор, Хоня и Алеша, о чем-то,
разговаривая между собой, пошли вдоль огородов к выгону, где торчали голые
стропила пустой, без ворот колхозной конюшни. Конюшня сама, было видно, их
не интересовала; Миканор только на минуту задержал их, сказал чтото, но
все почти сразу же пошли дальше. Они, можно было догадаться, направились к
выгону потому, что вдоль него шла из села мокутьская дорога. Этой дорогой
все четверо и направились в поле, пока не остановились снова, рассматривая
бумагу, которую вынул из сумки, висевшей на боку, землемер.
Когда землемер спрятал бумагу, свернули с дороги и подались полем,
напрямик через полосы, дошли чуть не до самого Теремосского леса. От
черного и голого Теремосского леса, даже теперь густого, от зарослей, от
черного, мокрого и унылого болотного кустарника повернули круто влево,
снова через полосы, напрямик. Можно было догадаться - показывали
землемеру, какая она, куреневская земля: то рябая, в белых и черных
пятнах; то совсем черная, болотная у Теремосского леса, у границы
бескрайних болот, что начинались в лесу; то все более желтая, более
песчаная, по мере того как болото и мокрый лес отходили дальше. Недалекий,
в стороне, лес прямо на глазах менялся: все больше и больше зеленели
сосны, которые вскоре шли уже однообразным и дружным строем. Прямо на
глазах менялось и поле: давно ли было рябое, с желтыми пятнами, а вот уже
одна буровато-желтая, прибитая осенними дождями песчаная россыпь.
Неохотно, редко пробивается трава; по стерне видно, какая нещедрая тут
земля: стерня редкая, стебли тонкие, чахлые.
Колеи дороги, что идет
сыпучие, полны песку. Травы по обочинам мало, дорога вся голая, скучная.
От мокутьской дороги до михалевской дороги - на Михали - самое бедное
поле: песок и песок. Только за михалевской дорогой оно меняется: песок
исчезает, начинается земля если и не очень щедрая, то хоть такая, которая
при хорошем уходе, хорошем навозе и хорошей погоде отблагодарить,
прокормить может. Здесь землемер и все, кто были с ним, тоже стояли,
рассматривали бумагу - план земельных владений Куреней, сверяли с тем, что
видели своими глазами.
С одной стороны был близко лес, теперь уже большей частью березовый, -
самый красивый в Куренях лес; с другой - недалеко виднелись темные,
горбатые куреневские гумна, плетни, то здесь, то там разбросанные деревья
– узкие, тесные пожертвовал терпеливым куреневцам просторы всемогущий
всевышний. За двумя рядами куреневских хат почти сразу же начиналось
болото: недлинные огороды по ту сторону концами своими влезали в черную
грязь.
Миканор, и когда шли полем, и когда стояли, осматривали поле,
рассказывал землемеру и Гайлису, где чьи наделы, как родит земля: жито,
просо, овес. Иногда он рассказывал про того или другого куреневца: что за
человек, как живет - богато или бедно, "каким духом дышит". Рослый,
сутулый, он ступал широко и сильно, и на рябом, поклеванном оспой лице, в
маленьких серых глазах, под редкими, чуть заметными бровями было выражение
решительности и твердости. Он часто осматривал поле, и осматривал не
беззаботно, а сосредоточенно, все время рассуждая сам с собой,
рассчитывая. Иногда он говорил и землемеру и Гайлису, где кому отвести
землю, какой надел, заранее как бы предупреждал, чтобы не было
случайности, несправедливости к некоторым, беднейшим. Он среди других
вспомнил и Глушака, и Вроде Игната, и Прокопа и решительно заявил, что
этих надо подрезать; хватит уже, сказал, пороскошествовали они на богатой
земле, что нахватали правдами и неправдами.
Сказал он, что и Василя Дятла поставить на место не мешало бы, и, когда
Гайлис возразил, что Василя нельзя обижать, заявил, что и этот "по духу"
подобен кулацкой нечисти.
Он хмуро пожалел, что мало людей в колхозе, что и на той площади,
которую отведут, не очень развернешься; вот если б уговорить хотя бы
полсела да отвести под колхоз и то, что у цагельни, и это поле! Он