Люди на болоте. Дыхание грозы
Шрифт:
проявится, ей дадут бой. Прищемят, как гадюку, что вползла в дом.
Ему верилось, что эти тревожные явления - временны, что придет пора, и
недалекая, и во всем этом разберутся как надо. "Чего ты хочешь?
– спорил
он сам с собою, трезво, рассудительно.
– Чтобы просто было все? Не будет
просто. Сложно будет все. Ибо сложное время. Враг не тот, что в
гражданскую. Не теми методами действует. Осторожно, исподтишка. Скрытно,
под друга маскируется.
надо разоблачить.
Обезвредить. Чтоб не всадил нож в спину тебе!.. Потому нужна
бдительность, чрезвычайная бдительность! И ничего не поделаешь, иной раз
она будет перерастать в подозрительность! И нежностей, деликатности - не
будет! Борьба не благоприятствует деликатности. Борьба есть борьба! Борьба
требует решительности, делает жесткими. Это неизбежно...
Нельзя призывать к мягкости. Это ослабляет в борьбе! Это - во время
борьбы - просто невозможно. Надо быть твердым, решительным, наготове
всегда! Таков закон борьбы.
Азбука борьбы. Ты хорошо знаешь это". Но кто-то другой в Апейке и
соглашался с первым и спорил: "Знаю. Но тот же закон борьбы говорит: один
в поле не воин. Помни, что рядом плечо друга. Помогай товарищу - он
поможет тебе.
Только с товарищами ты силен, ты боец!.."
"Вся соль в простой истине: разбираться, кто - друг, кто - враг. Беречь
друга, уничтожать врага. Такая простая в мыслях и такая непростая в жизни
истина. Где врага можно принять за друга, а друга - за врага.
Бдительность, внимательность, суд серьезный, справедливый - один закон,
обязательный для каждого. Только факты, бесспорные факты, - помнить
всегда!.."
"Да, все можно довести до абсурда, обратить во зло, - согласился он,
вспомнив слова Алеся.
– Во всем действительно нужно чувство меры. Чувство
реальности..." Вспомнив Алеся снова, Апейка думал уже только о нем.
Перебирая разговор с ним, Апейка чувствовал теперь мучительную
неудовлетворенность собой: он не сделал всего, чтоб верно направить Алеся.
Странно, - он, опытный человек, в разговоре с парнем часто не находил
нужных слов. Едва вступивший в жизнь юноша своими горячими доводами
нередко будто побеждал его, старшего и опытного. Все это, может быть,
потому, что он, Апейка, оказался не подготовленным для такого разговора.
Мало знал. В нем заговорило тревожное, отцовское:
"Как бы не надломило это все хлопца! Мы что, мы - старые волки, толстая
кожа. Нас трудно сбить! А ему как, зеленому ростку? Да еще с чуткостью
его!.." Апейка подумал: надо сделать все, чтоб помочь
Уже вернулся командир-пограничник, впотьмах разделся, скрипнул
кроватью, захрапел, а ему все не спалось. "Интеллигентская мягкотелость",
– сказал бы Башлыков. Подумал с упреком себе: "Все же нервы
распустились... И - не надо было пить..." Усилием воли заставил себя
успокоиться: надо спать, завтра - важный день.
Засыпая уже, увидел - в последний раз, - как по стене косо поплыл свет
с площади. Поплыл и пропал.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
1
Чем дальше уходил тот день, когда впервые прошел по Куреням слух о
переделе земли, тем реже и спокойнее становились разговоры о нем. Можно
сказать, что те, кто не особенно тревожился, услышав о переделе, теперь об
этом в хлопотах и совсем почти не вспоминали. Другие, кого передел пугал,
теперь думали о нем без прежнего страха, все больше привыкали к мысли, что
ничего такого не будет, что все обойдется одним испугом.
Как недоброе напоминание, что беда не миновала, доходили время от
времени слухи о том, что передел, или, как Миканор говорил,
землеустройство, рано или поздно будет обязательно. Тогда тревога снова
охватывала многие куреневские дворы, заново возбуждала притихшие уже
разговоры о земле, о справедливости, о Миканоровых затеях. Но проходил
день, другой - и все обнадеживали, успокаивали друг друга, что Миканор
просто пугает, чтоб охотнее шли в колхоз, что Миканору тоже не все
позволено. Нет, говорили, такого закона, так что пусть не пугает: все
равно не добьется своего. И правда, время будто подтверждало эти надежды:
дни шли да шли, а землемера не было.
И вот, когда уже почти привыкли к мысли, что никакого передела не
будет, землемер появился. Миканор вез его днем, и с выгона, со дворов, из
окон многие из куреневцев видели, как, свесив ноги с грядки, качался в
Миканоровой телеге погородскому одетый парень. Перед Миканором стоял,
заметили, какой-то зеленоватый сундучок, лежало что-то в чехле, было еще
что-то непонятное - не могли определить; но и без того всем было видно: на
телеге везли какое-то необычное оборудование. Значит, человек ехал по
важному делу. Скоро всем стало известно, что Миканор привез человека на
свой двор, что все оборудование помог занести в хату. Что человек остался
в Миканоровой хате, будет, должно быть, там жить. Еще до того, как Миканор
сказал, кого привез, по Куреням пошло догадливое: "Землемера привезли!..