Люди на болоте. Дыхание грозы
Шрифт:
должны были!
Кричал и Василь: горячий гул, водоворот криков поднял, вырвал из. груди
тревогу и злость, что давно мучили его. Не отступился рябой - лучшую
Василеву землю забрать хочет!
Один настоящий кусочек, который так трудно достался! На который вся
надежда! С которого только и живешь!
– А нам чем жить?
– вплетал Василь в другие свой крик, в котором были
одновременно и упорство и страх.
– Нам - зубы на полку?!
–
– причитал рядом багровый от злобы, от крика Вроде Игнат.
– Хватит вам одним! Напанствовались уже!
– визгливо врезался вопль
Зайчихи.
– Привыкли - на хорошей земле одни!
– Нет такого закону - отнимать!..
– И другим надо жить! Все хочут жить!..
– Пожили уже!
– Идите в колхоз! Дак и у вас будет! Хорошая земля!
– пробился звонкий
голос Хони.
Ему ответил кто-то в злобной запальчивости:
– . Идите! С вашим колхозом!
– Дак нечего рот разевать! Молчите!
– Не будем! Не пустим!..
– Судиться будем!
– Не отдадим!..
Почти сразу, как начался этот содом, Гайлис сел. Не впервые был на
собрании, не впервые сталкивался с беспорядочной, жаркой схваткой. Разные
голоса слышал, и хорошие, одобрительные, и злые,-полные ярости, ненависти.
Всего наслышался и навиделся на собраниях не только в Куренях и Олешниках,
во многих ближних и дальних, за лесами, болотами деревнях сельсовета. Но
не только потому, что это было не внове, спокойно сел, терпеливо ждал,
когда уймется вопль, не в характере твердого латыша было кричать,
неразумно отвечать на крик криком. Гайлис отвечал на ярость спокойствием,
выдержкой. Выдержкой, непоколебимым спокойствием показывал, что никакие
крики его не сбивают с толку и не собьют. Положив крепкие, обветренные
руки на стол, подтянутый, собранный, прямой, будто выточенный из крепкого
дуба, смотрел он в хату пословно не слышал ничего. Ни одна черточка не
изменилась на обветренном, худощавом лице.
Землемер теперь сидел не так безразлично, чистые, прозрачные юношеские
глаза бегали по рядам с интересом. Он останавливался на лицах тех, кто
кричал, всматривался с каким-то затаенно-веселым оживлением; его словно
потешала эта буря разноголосицы. Миканор стоял, стучал ладонью по столу,
надрывая до хрипоты голос, приказывал замолчать.
Наконец выкричались, раскрасневшиеся, потные, начали утихать.
– Товарищи, - неторопливо поднялся Гайлис, - этот шум не дает никакая
польза.. Это точно. Есть решение, и райком партии и райисполком этот
решение одобрил. Оно есть уже - закон... Это
выдумано самоуправно. Оно принято на основании решение правительства, чтоб
выделять каждому колхозу единое поле...
– Дак обязательно ето поле, сказано?!
– нетерпеливо перебил Василь.
– Согласно указаниям правительства, колхозам рекомендуется выделять
лучшую землю. Этот указание соответствует тому, что советская власть хочет
оказать помощь колхозам хорошей землей. Чтоб колхозы смогли скорей стать
на ноги.
– Он выждал, когда утихнет недовольный ропот, твердо повел
дальше: - Это решила советская власть, и никакой крики ничего не изменят!
Не принесут никакая польза...
А тех, которые будут кричать особенно и не утихнут, - можно будет
заставить помолчать! Чтоб подчинялись советскому закону! Уважали советский
закон!
Твердость и решительность его подействовали, - когда он сел, в хате
царила тишина. Только в сенцах говорил кто-то, как бы пересказывал. Тогда
за столом поднялся Ми"
канор. Рассудительно, уступчиво заговорил:
– Нарезать землю - не секрет - будут и на тех, которые теперь вступят.
Дак если кому уж так хочется етой земли, - тут правильно сказал Хоня, -
давайте к тем, что уже вступили. И вам будет уделено! Не обидим! Как в
доброй семье, поделимся! Дорога никому не загорожена. Зовем, можно
сказать, всех, которые бедовали и бедуют сегодня!
– Он, довольный, что
нашел добрый зачин, говорил мягко, покладисто: - Чтоб сразу планировать
по-новому! Не переделывать потом... Запишетесь в колхоз - и завтра
прирежут вместе с колхозной и вашу долю земли. Самой хорошей... Дядько
Андрей, - вспомнил, кивнул он на Рудого, - надумал уже.
Подал заявление. Дак, може, еще кто хочет? Возьмет пример?
Он, немного сутулясь, как всегда, будто смущаясь того, что такой
большой, громоздкий, ласково оглядывал хату, с надеждой ждал. Никто не
вставал, отводили глаза, чтоб не встречаться с его взглядом. Свертывали
цигарки, дымили. Кто-то из женщин крикнул, что не об этом, не о колхозе,
речь.
Миканор на глазах менялся: снисходительность исчезала, поклеванное
оспой, почти безбровое лицо серело, становилось строже.
– Не хочете?
– произнес неприязненно, мстительно.
– Не хочете, дак
молчите!
За ним выступил Хоня; окруженный парнями, мужиками, с того места, где
стоял, заявил, что Миканор правильно говорит: кому хочется хорошей земли -