Люди на болоте. Дыхание грозы
Шрифт:
должно же быть такого - чтоб посеянное забирать. Надо было бы добиться,
чтоб не трогали теперь; а там, может, так бы уже и осталось! Добиться,
чтоб сейчас не тронули! Потом, конечно, не стали бы возвращаться! Надо
было говорить: посеяно!
– Он вдруг разозлился на себя: - Посеяно не
посеяно! Будут они смотреть на это! Не один черт им - что посеяно, что не
посеяно! Жалко им твоих семян, твоего труда!"
Вспомнилось, как стоял тут, смотрел
с Ганной. Тогда - пока решил - думал, бедовал Эта озимь, земля эта помогла
тогда решить. И вот - на тебе - понадеялся! Сберег опору под собою! Жизнь
как бы смеется над ним!.. "А может, и правда - бросить все:
пропади оно пропадом!
– подумал вновь Василь.
– Бросить - да с
Ганной!.. Куда глаза глядят!.." Какое-то время он чувствовал себя
решительно и легко, будто вдруг порвалось то, что опутывало, будто сбросил
то, что угнетало, что жгло его. Вдруг снова почувствовал се0я свободно;
счастье, освобождение от невзгод были уже не то что недосягаемой мечтой, а
словно бы действительностью: бери, живи желанной своей судьбой. Но
легкость была еще более кратковременной, чем раньше; почти сразу же
привычное, неотвязное овладело им: куда он пойдет, как он бросит все, что
держит его, для чего должен жить!.. Вслед за этим еще более встревожило:
"Что ж оно будет с этой землей? Неужели ж и правда все кончено? .."
В поредевшем сумраке Василь заметил, что к нему кто-то идет. Когда
человек подошел ближе, узнал - Игнат. В свитке, в черной бараньей шапке.
– Не усидел, вроде, - заговорил торопясь, довольно.
– Забежал ето к
тебе, спрашиваю у матери: где? Говорит:
"Пошел куда-то. Когда спали все", - говорит. Я и подумал:
куда ето пойдет хороший хозяин в такой день? И решил - сюда...
Василь хмуро промолчал.
– Не отдавать надо, - так же быстро, но запальчиво заговорил Игнат,
угадав беспокойство Василя.
– Не отдавать!
На полосу не допускать! Я так, вроде, и скажу: "Не отдам!
И не пущу!"
– Спрашивать они станут!
– трезво, насмешливо промолвил Василь.
– Не дам! Не дам - и все!
– загорелся еще больше Игнат. Нетерпеливо
потоптался, подался плечом вперед. Напрягся весь, решительный, готовый на
все: - Драться буду!
Каждому дам, кто полезет!..
– Так и в тюрьму недолго, - сдержанно, как старший, сказал Василь.
– Плевать!
– Игнат говорил еще напористее, с каким-то злым визгом.
– По
рылу буду бить каждого, кто полезет!
И первого - етого Даметикова байстрюка! Етот больше других виноватый!
Если
Василь не сказал ничего, не было желания говорить, и Игнат, грозясь,
злобствуя, тоже умолк. Неостывший, нетерпеливый, пошел было от Василя, но,
сделав шаг-другой, резко остановился, посоветовал:
– Не давай! На полосу не пускай!..
После него Василю стало и беспокойнее и словно бы легче: не таким уже
безнадежным виделось все. С приливом недавно неведомой смелости думал: "Не
давать, правду сказал! Как пойдут отрезать, стать впереди и заявить: "Не
дам!"
г И - не пускать. Чтоб и на полосу не ступили! Упереться ногами в землю
– и не пускать! В милицию заберут - пусть берут! Все равно, если заберут
землю ету, - не жить!..
И если в суд - пусть судят!..
– Тут мысли его немного изменились: -
Есть же, видно, и на них управа... Быть не может, чтоб не было. Как же
ето: прийти и взять без всякого всего!
– Снова решил, как последнее,
окончательное: - Не дам1 Пусть хоть что!.."
Постепенно светало. Все шире открывалось поле, все дальше и четче
обрисовывался лес. Был уже хорошо виден силуэт старого Глушака, чем-то
похожий на ворона. Он неприятно напоминал Василю драку с Евхимом, Ганнину
беду, оживлял поганое ощущение безнадежной запутанности жизни. Поодаль
сошлось несколько мужиков - о чем-то толковали, курили. Среди них был,
показалось, и Игнат.
Василь уже хотел направиться к ним, когда заметил: ктото свернул с
дороги, напрямую спешит к нему. Женская фигура. Мать! Еще бы, чтоб она да
усидела, не прибежала.
А тут и без нее муторно.
– А я сто думаю: где он?
– заговорила она беззаботно, как бы ни о чем и
не догадывалась. Как бы невзначай прибилась.
– Ушел куда-то и не видно!..
Василь недовольно отвел глаза.
– Пойдем уже, позавтракаем...
– решилась осторожно, ласково.
– Картошка
остынет... Век холодную ешь...
Только о том и заботы ему теперь - картошка остынет!
По разговору, по сострадательным глазам ее понимал: знает все, только
скрывает тревогу. Хитрит. Притворяется. Это еще больше раздражало.
– Не бедуй, - как бы угадала его мысли.
– Жили без етого, проживем
как-нибудь и теперь...
– Ат, - нетерпеливо шевельнулся он.
– Проживем...
– Она вдруг изменилась, стала озабоченной, деловитой.
– И
то подумать, чего тут торчать? Начальство в селе еще, Миканор еще спит.