Люди на болоте. Дыхание грозы
Шрифт:
Евхим сдержал себя. Выдавил с каким-то затаенным, грозным смыслом:
– Смелый очень!
– А чего ж!
– Миканор помолчал. И добавил с угрозой: - И ты, не секрет,
смелый!..
– Добавил так, будто предупреждал: поберегись прежде сам.
Глушак рассвирепел. Рванул сына:
– Евхим!!
Тот непонимающе оглянулся на него. Готов уже был послушаться, но
помедлил, метнул ненавидящий взгляд на Миканора
– Посмотрим еще Кто смелый. Один
– Евхим!!!
– закричал старик свирепо. Сипло, со злостью, как на
маленького, накинулся: - Сдурел! С ума спятил!! Мозги повысыхали!
Евхим постоял минуту; старик ошалело, сильно рванул его за руку, и он
неохотно повиновался, поплелся за стариком. За всей этой стычкой следили
внимательно, с волнением, с тревогой; все знали - угроза Евхима что-то
значила.
Знали: Евхим не забывает то, что говорит; сказал - надо остерегаться, -
значит, надо. Многие не одобряли того, что Миканор смотрел на это
легкомысленно, даже озорно. Нечего посмеиваться, если Евхим угрожает!
Беречься надо, если Евхим грозился!..
Как только окончилась стычка Евхима с Миканором, Василь отделился от
толпы, потащился на свое поле. То стоял, то топтался, не в силах
преодолеть отвратительную неуверенность. Старался не смотреть и почти не
смотрел в ту сторону, где толпились, работали люди, но все время видел,
слышал - человек с рейкой, обмерщики, землемер, Миканор всё приближались.
Чем ближе они подступали, тем больше росло в нем противоречивое волнение -
страх, отчаяние, смелость. Все больше чувствовал: час его настает, горький
и неотвратимый час. Знал уже, что вряд ли добьется чего-либо.
Боялся, когда загадывал себе: чем это кончится для него - его битва? И
все же не мог поступиться, отдать все так просто. В этом был как бы
нерушимый наказ всей Жизни. И он готовился, ждал.
Будто не своими ногами, шагнул он к Хоне, подтянувшему ленту к его
полосе. Дрожащим и хриплым голосом выдавил:
– Тут... посеяно ..
– Все равно, брат, - и посеянное и непосеянное, - сказал, выпрямившись,
весело глядя на него, Хоня В голосе его было что-то удивительно
доброжелательное, товарищеское.
Василь заметил, как возле них быстро увеличивается толпа. Бабы, мужики,
дети, злорадные, сочувствующие, просто любопытные.
– Все, брат Василь, под одну гребенку!
– весело посочувствовал Хоня.
– Нет такого закону!
– Василевы губы обиженно дрожали.
– Чтоб отрезать!
Да еще то, что посеяно! .
– Не надо было сеять, - с мстительной резкостью заявил Миканор.
Плосковатое, поклеванное
лезут тут со всякими выдумками, задерживают. Победно напомнил:
– Сказано было- не сей!..
Миканор собрался уже идти к землемеру. Как бы давал понять: рассуждать
тут не о чем. Василя резкость, нечуткость его разозлили. Вмиг ожили
упрямый азарт, горечь давней стычки, когда пахал. Сразу исчезла слабость,
обиду сменили озлобленность, упбрство.
– Не дам!
– крикнул он.
– Не ваше!
– Отойди!
– тихо и как-то пренебрежительно сказал Миканор. Будто перед
ним был не Василь, не хозяин, а козявка.
Это еще прибавило упорства.
– Не пойду! Не отдам!
Откуда-то появилась мать: "Васильке!. " Вечно не вовремя появится! Он
раздраженно оттолкнул плечом:
– Ат!..
– Уступи, Васильке!
– Не дам!
– закричал он Миканору.
– Моя земля!
На поклеванном оспой лице Мйканора была та же пренебрежительная
самоуверенность. Будто гордился своею силой.
Будто издевался над его бедой.
– Земля - народная, - заявил Миканор. В голосе его послышалось снова
мстительное злорадство.
– Моя!!!
Василь закричал, не помня себя от обиды, от яростного упорства. Он
чувствовал, что сила все-таки на стороне Мйканора, что надежды у него,
Василя, почти никакой, что, как видно, не добьется ничего. Но это теперь
не только не расслабляло, а, странно, укрепляло решимость. Земля, которую
он любил и прежде, теперь была ему дороже, чем когдалибо. Дороже всего,
даже себя самого. Дороже особенно потому, что он чувствовал: вот-вот она
уйдет из-под его ног.
Уже уходит. Он теперь готов был ради нее на все. Неспособный уже
рассуждать, он, как стоял, уперся лаптями в борозду, закричал:
– Не пущу!!!
Они стояли лицом к лицу. Люди - любопытные, тревожные, возбужденные -
следили за ними. Толпились почти кругом, почти вплотную, только Чернушка
немного поодаль.
Чернушка тоже следил, с сочувствием, с жалостью, с мукой на лице. Один
из двоих был спокоен, презрительно-самоуверен другой - отчаявшийся от
беды, от бессилия.
– Уходи по-хорошему!
– уже нетерпеливо - не просил, а приказывал
Миканор.
– Не пойду!
– заявил Василь тише, но с прежней одержимостью. С
неколебимой твердостью.
– Василько!
– вцепилась в Василя мать, но он как бы и не заметил ее.
Смотрел только на Мйканора. Не сводил глаз.