Люди на болоте. Дыхание грозы

Мележ Иван Павлович

выбрался из лесу только у болота.

По кладке - из двух скользких . бревен - перешел мелкую после летней

сухмени речку. За речкой снова свернул с дороги, обминул Загородки. Полем,

тропинками, не выходя на шлях, держа направление на белую знакомую

церковь, и добрался до местечка.

В местечке пошел тоже не по людному главному спуску, а тихой тропкой,

что вдоль яра, вдоль огородов извилисто сползала с горы. Зубрич строго

запретил заходить в

помещение, где он работал. Он запретил и тревожить

себя: разве только по крайней необходимости; не каким-нибудь намеком, а

простыми, четкими словами Зубрич ответил, что дело Евхима, в общем, ждать,

когда к нему придут. Только тогда, когда встреча будет необходима, Зубрич

разрешил: можно попросить его о встрече, но не заходя ради этого ни в его

кабинет, ни на квартиру: сообщить через Пёлюха, которого Зубрич устроил

работать на семенном складе. Домой к этому Пелюху Евхим и направлялся

теперь.

Хата была как раз под горою, в тихом, поросшем травою переулке, так

что, пробираясь сюда, Евхиму не надо было опасаться встречи с кем-нибудь

из куреневцев или олешникойцев. Следовало остерегаться разве что

любопытных взглядов из хат да из дворов, но мало ли кто и по какой

надобности мог идти переулком, свернуть в хату! Евхим совсем и не

испытывал беспокойства; и когда подходил к местечку, и когда спускался с

горы, и когда шагал переулком, он чувствовал себя очень спокойно.

Привыкший ходить по свету уверенно, не прячась, любящий порой даже

рискнуть, он считал, что вся эта зубричевская осторожность ни к чему, и

если только придерживался ее правил, то лишь потому, что на это был

твердый приказ Зубрича, и потому, что сердить Зубрича не было никакого

расчета. Правда, его нисколько не беспокоила мысль о том, чтобы не

разгневать Зубрича; чем ближе подходил к месту встречи, тем меньше

теплилась в нем надежда и на Зубрича, и на этот поход, в который он

отправился больше йотому, что просил отец. Во всей этой затее Евхиму

виделся теперь только тот смысл, что будет или не будет польза, а

попробовать - можно. Чтоб не гадать потом. Иного выхода все равно нет.

В хате Пелюха были только жена с ребенком на руках да девочка лет

девяти. Черненькая, похожая на отца, девочка сразу, как только вошел

Евхим, спряталась за мать, тараща из-за материной юбки диковатые,

настороженные глазенки.

Внимательно, не очень радушно смотрела и жена Пелюха, невысокая,

полнеющая, нечесаная, в расстегнутой грязной кофте. Может быть, ее

рассердил ребенок, которого она держала, - она и теперь нервно

подбрасывала его, -

но Евхиму, казалось, ничего хорошего не обещал этот

взгляд. Когда Евхим сказал, что ему надо поговорить с мужем, она, будто

сердясь, велела девочке позвать отца. Без приветливого слова повернулась,

грузно ступая босыми ногами, покачивая ребенка на полных руках, ушла в

отгороженную боковушку.

Не пригласила даже сесть. Евхима это нисколько не смутило: он спокойно

осмотрелся, выбрал место на лавке, у окна.

Сел, как в отцовой половине.

Пелюх пришел скоро. Черный, небритый, живо вбежал, всмотрелся, не

узнавая: видно, ждал кого-то другого, потому что, когда узнал, - Евхим это

заметил - в юрких, с блеском глазах мелькнул холодок разочарования. С

разочарованием на лице появилась настороженность: опасливо, искоса глянул

в сторону боковушки. Это было одно мгновение. Пелюх почти сразу же

превозмог растерянность: как перед самым лучшим другом, заюлил перед

Евхимом, выражая радость, которую может доставить только гость, давно и

нетерпеливо ожидаемый. Евхим, удивленный таким умением притворяться, хотя

и чувствовал обычную неприязнь ко лжи, всячески поддерживал ее: догадался,

что жена не знает, ради чего он появился здесь, и не должна знать.

Запинаясй, выдавил из себя тут же придуманное: виноват, что не заходил

долго, но был очень занят, работа навалилась - не переработать. Вот только

теперь вырвался, и то на минуту. Только когда жена вышла, чтобы принести

закуску к бутылке, что поставил хозяин на стол, Пелюх открыто уже, не

скрывая беспокойства, спросил Евхима, чего ему надо.

После этого с полчаса еще сидели за столом. Пили сначала с хозяйкой,

которая, охотно опрокинув чарку самогонки, уже более приветливо присела у

краешка стола. Она, видно, сидела бы долго и выпила б еще не одну чарку,

если бы в боковушке не захныкало настойчиво-требовательно дитя.

Женщина снова сердито, грузно двинулась в боковушку.

Мужчины пили и закусывали одни, пока бутылка не опустела. Тогда только

Пелюх, уже непритворно веселый, возбужденный, вышел из хаты, приказав

Евхиму сидеть, ждать.

Пришел он не очень скоро. В хате была снова жена с ребенком на руках, и

он с притворной веселостью заговорил о том, что на складе порядок, была

одета подвода - так он отпустил ее и вернулся. Жена, видимо,

почувствовала, что он что-то скрывает, приглядывалась и вслушивалась очень

внимательно и недоверчиво; только, выйдя проводить, в переулке у забора