Люди сороковых годов

Писемский Алексей Феофилактович

– Не расходитесь оченно далеко!

Допросы отбирать Вихров начал в большой общественной избе - и только еще успел снять показание с одного мужчины, как дверь с шумом распахнулась, и в избу внеслась какой-то бурей становая.

– Друг сердечный, тебя ли я вижу!
– воскликнула она, растопыривая перед Вихровым руки. Она, видимо, решилась держать себя с ним с прежней бойкостью.
– И это не грех, не грех так приехать!
– продолжала она, восклицая.
– Где ты остановился? У вас, что ли?
– прибавила она священнику.

– У меня-с, - отвечал тот.

–

В мурье-то у него - на клопах да на комарах! Я бы тебя на мягкую постельку уложила, побаюкала бы и полюлюкала!.. Что это переловил ребят-то?
– прибавила она, показывая головой на раскольников.

– А все это ваш супруг причиной тому: держит моленную незапертою, тогда как она запечатана даже должна быть, - заметил ей священник.

– Это кто вам, батюшко, донес так да отрапортовал о том - нет-с! Извините! Я нарочно все дело захватила - читайте-ка!..
– проговорила становая и, молодцевато развернув принесенное с собою дело, положила его на стол.

– Читай, читай!..
– повторила она священнику.

В одном предписании в самом деле было сказано: на моленную в селе Корчакове оставить незапечатанною и отдать ее в ведение и под присмотр земской полиции с тем, чтобы из оной раскольниками не были похищаемы и разносимы иконы".

– Только бы не были расхищаемы и уносимы иконы - понял?
– отнеслась становая к священнику.
– А они все тут; есть еще и лишние.

– Моленная не должна быть запечатана, - повторил и Вихров.

Священник пожал только плечами.

– Но сборища в ней все-таки не могли быть дозволены, особенно для единоверцев, - возразил он, - и ваш супруг, я знаю, раз словил их; но потом, взяв с них по рублю с человека, отпустил.

– Это как вы знаете, кто вам объяснил это?
– возразила ему становая насмешливо, - на исповеди, что ли, кто вам открыл про то!.. Так вам самому язык за это вытянут, коли вы рассказываете, что на духу вам говорят; вот они все тут налицо, - прибавила она, махнув головой на раскольников.
– Когда вас муж захватывал и обирал по рублю с души?
– обратилась она к тем.

– Не было того-с, - отвечали из них некоторые, и все при этом держали головы потупленными.

– Чем на других-то, иерей честной, указывать, не лучше ли прежде на себя взглянуть: пастырь сердцем добрым и духом кротким привлекает к себе паству; при вашем предшественнике никогда у них никаких делов не было, а при вас пошли...

– Зато и единоверия не было!
– возразил ей священник.

– Я уже этого не знаю - я баба; а говорю, что в народе толкуют. Изволь-ка вот ты написать, - прибавила она Вихрову, - что в предписании мужу сказано насчет моленной; да и мужиков всех опроси, что никогда не было, чтобы брали с них!

Такие почти повелительные распоряжения становой сделались, наконец, Вихрову досадны.

– Все это очень хорошо - и будет сделано; но вам-то здесь быть совершенно неприлично!
– сказал он.

– Уйду, уйду, не навеки к вам пришла, - сказала она, поднимаясь, только ты зайди ко мне потом; мне тебе нужно по этому делу сказать понимаешь ты, по этому самому делу, чтобы ты сказал о том начальству своему.

–

Хорошо, зайду, - отвечал Вихров, чтобы только отвязаться от нее: почему становая говорила ему ты и назвала его другом сердечным - он понять не мог.

Та между тем встала и пошла; проходя мимо мужиков, она подмигнула им.

– Не робейте, паря, не больно поддавайтесь!

Вихров, отобрав все допросы и написав со священником подробное постановление о захвате раскольников в моленной, хотел было сейчас же и уехать в город - и поэтому послал за земскими почтовыми лошадьми; но тех что-то долго не приводили. Он велел старосте поторопить; тот сходил и донес ему, что лошади готовы, но что они стоят у квартиры становой - и та не велела им отъезжать, потому что чиновник к ней еще зайдет. Вихров послал другой раз старосту сказать, что он не зайдет к ней, потому что ему некогда, и чтобы лошади подъехали к его избе. Староста сходил с этим приказанием и, возвратясь, объявил, что становая не отпускает лошадей и требует чиновника к себе. Вихрова взорвало это; он пошел, чтобы ругательски разругать ее.

– Что это такое вы делаете - не даете мне лошадей!
– воскликнул он, входя к ней в залу, в которой на столе были уже расставлены закуска и вина разные.

– Ты не горлань, а лучше выпей водочки!
– сказала она ему.

– Не хочу я вашей водочки!
– кричал он.

– Ты вот погоди, постой! Не благуй!
– унимала она его.
– Я вот тебе дело скажу: ты начальству своему заяви, чтобы они попа этого убрали отсюда, а то у него из единоверия опять все уйдут в раскол; не по нраву он пришелся народу, потому строг - вдруг девицам причастья не дает, изобличает их перед всеми. Мужик придет к нему за требой - непременно требует, чтобы в телеге приезжал и чтобы ковер ему в телеге был: "Ты, говорит, не меня, а сан мой почитать должен!" Кто теперь на улице встретится, хоть малый ребенок, и шапки перед ним не снимет, он сейчас его в церковь - и на колени: у нас народ этого не любит!

– Ну, только?
– спросил Вихров.
– Прощайте!

– Погоди, не спеши больно!.. Что у тебя дома-то - не горит ведь! Раскольники-то ходатая к тебе прислали, сто целковых он тебе принес от них, позамни маненько дело-то!

Вихров усмехнулся и покачал головой.

– Что же, этот ходатай здесь, что ли?
– спросил он.

– Здесь стоит, дожидается.

– Ну, позовите его ко мне!

Становая пошла и привела мужика с плутоватыми, бегающими глазами.

– Ты мне сто целковых принес?
– спросил его Вихров.

– Да-с!
– отвечал мужик и торопливо полез себе за пазуху, чтобы достать, вероятно, деньги.

– Не трудись их вынимать, а, напротив, дай мне расписку, что я их не взял у тебя!
– сказал Вихров и, подойдя к столу, написал такого рода расписку.
– Подпишись, - прибавил он, подвигая ее к мужику.

Тот побледнел и недоумевал.

– Подпишись, а не то я дело из-за этого начну и тебя потяну!
– произнес Вихров явно уже сердитым голосом.

Мужик посмотрел на становую, которая тоже стояла сконфуженная и только как-то насильственно старалась улыбнуться.