Люди сороковых годов
Шрифт:
– Слушаю-с, - сказал староста и хотел было уйти.
Но священник остановил его.
– Нет, любезный, ты ночуй уж здесь - у меня; пойди ко мне в избу.
Староста усмехнулся только на это, впрочем, послушался его и пошел за ним в избу, в которую священник привел также и работника своего, и, сказав им обоим, чтобы они ложились спать, ушел от них, заперев их снаружи.
– Вот этак лучше - посидят и не разболтают никому!
– проговорил он.
С Вихровым священник (тоже, вероятно, из опасения, чтобы тот не разболтал кому-нибудь) лег спать в одной комнате и уступил даже ему свою под пологом постель,
– Пойдемте, пора!
– сказал он Вихрову.
Тот мигом оделся в свой вицмундир.
Староста и работник тоже были выпущены. Последний, с явно сердитым лицом, прошел прямо на двор; а староста по-прежнему немного подсмеивался над священником. Вихров, священник и староста отправились, наконец, в свой поход. Иерей не без умысла, кажется, провел Вихрова мимо единоверческой церкви и заставил его заглянуть даже туда: там не было ни одного молящегося.
– Как много прихожан-то!
– сказал он с усмешкой.
– А ведь звоном-то почесть колокол разбили, а туды и без зову божьего соберутся.
Звон до самого своего возвращения он наказал дьячку не прекращать и повел за собой Вихрова и старосту. Сначала они шли полем по дороге, потом пошли лугом по берегу небольшой реки.
Священник внимательнейшим образом осматривал все тропинки, которыми они проходили.
– Много их тут сегодня прошло: след на следе так и лепится!
– говорил он.
– И мостик себе даже устроили!
– прибавил он, показывая Вихрову на две слеги, перекинутые через реку.
– Слышите!
– воскликнул он вдруг, показывая рукой в одну сторону.
– Это ведь служба их идет!
С той стороны в самом деле доносилось пение мужских и женских голосов; а перед глазами между тем были: орешник, ветляк, липы, березы и сосны; под ногами - высокая, густая трава. Утро было светлое, ясное, как и вчерашний вечер. Картина эта просто показалась Вихрову поэтическою. Пройдя небольшим леском (пение в это время становилось все слышнее и слышнее), они увидели, наконец, сквозь ветки деревьев каменную часовню.
– Не хуже нашего единоверческого храма!
– произнес священник, показывая глазами Вихрову на моленную.
– Ну, теперь ползком ползти надо; а то они увидят и разбегутся!..
– И вслед за тем он сам лег на землю, легли за ним Вихров и староста, - все они поползли.
Священник делал все это с явным увлечением, а Вихрову, напротив, казалось смешно и не совсем честно его положение. Он поотстал от священника. Староста тоже рядом с ним очутился.
– Беда какой строгий священник, - шепнул он Вихрову.
– Что же?
– спросил Вихров.
– Попервоначалу-то, как поступил, так на всех раскольников, которые в единоверие перешли, епитимью строгую наложил - и чтобы не дома ее исполняли, а в церкви; - и дьячка нарочно стеречь ставил, чтобы не промирволил кто себя.
– Зачем же народ, зная, что он такой строгий, в моленную еще к себе собирается?
–
– Да поди ты вот - глупость-то наша крестьянская: обмануть все думают его! Ну, где тут, обманешь ли эка-то!
– отвечал староста.
В это время они были около самого уже храма.
Священник проворно поднялся на ноги и загородил собой выход из моленной.
– Подползайте скорей, - зыкнул он шепотом Вихрову и старосте.
Те подползли и поднялись на ноги - и все таким образом вошли в моленную. Народу в ней оказалось человек двести. При появлении священника и чиновника в вицмундире все, точно по команде, потупили головы. Стоявший впереди и наряженный даже в епитрахиль мужик мгновенно стушевался; епитрахили на нем не стало, и сам он очутился между другими мужиками, но не пропал он для глаз священника.
– Поди-ка ты сюда, священнодействователь!
– сказал он ему.
Мужик не трогался, как будто бы не понимая, что это к нему относится.
– Григорий, поди сюда; я тебя кличу!
– повторил священник.
Григорий, делать нечего, вышел.
– Где же облачение-то твое - подай мне!
– говорил священник.
– Нет у меня никакого облачения, - отвечал мужик, распуская перед ним руки; но священник заглянул к нему в пазуху, велел выворотить ему все карманы - облачения нигде не было.
Священник велел старосте обыскать прочих, нет ли у кого облачения.
Тот, с обычной своей усмешкой на лице, принялся обыскивать; но облачения не нашлось.
– Ну, бог с ним!
– произнес Вихров.
– Вот это бог с ним и дает им поблажку, - проговорил ему укоризненно священник.
– Переписать их всех надо!
– прибавил он; но Вихров прежде спросил народ:
– Что вы, братцы, все единоверцы?
– Все, почесть, единоверцы!
– отвечали ему мужики.
– Зачем же вы не посещаете вашего храма, а ходите в моленную, которая должна быть запечатана?
– Так как родители наши ходили сюда, и нам желается того, - отвечал один из раскольников.
– Мы, бачка, думали, что в нашей церкви службы не будет, - подхватил другой раскольник.
– Врешь, врешь, - остановил его священник.
– Благовест у меня начался с двух часов ночи и посейчас идет.
Из села в самом деле доносился сухой и немного дребезжавший благовест единоверческой церкви.
– А эта вот и православная даже!
– прибавил священник, указывая на одну очень нарядную и довольно еще молодую женщину.
– Ты православная?
– спросил ее Вихров.
– Православная-с!
– отвечала та, вся вспыхнув и с дрожащими щеками.
– Ей вот надо было, - объяснил ему священник, - выйти замуж за богатого православного купца: это вот не грех по-ихнему, она и приняла для виду православие; а промеж тем все-таки продолжают ходить в свою раскольничью секту - это я вас записать прошу!
– Все запишут!
– отвечал ему с сердцем Вихров и спрашивать народ повел в село. Довольно странное зрелище представилось при этом случае: Вихров, с недовольным и расстроенным лицом, шел вперед; раскольники тоже шли за ним печальные; священник то на того, то на другого из них сурово взглядывал блестящими глазами. Православную женщину и Григория он велел старосте вести под присмотром - и тот поэтому шел невдалеке от них, а когда те расходились несколько, он говорил им: