Люди сороковых годов
Шрифт:
– Так это, ничего; немножко из печи угаром пахнуло, - сказал он, возвратившись и совершенно успокоившимся голосом.
– Прикажете следующих недоимщиков позвать - и не лучше ли их всех гуртом? Что вам каждого особняком спрашивать!
– Нет, не нужно! И вообще никого не нужно: у меня голова очень кружится!
– отвечал Вихров.
– Ах, боже мой, так не угодно ли вам отдохнуть?
– произнес как бы снова озабоченным голосом Клыков.
– Да, немножко, а главное - позвольте мне теплой воды.
Клыков сбегал
Вихров выпил ее и, выйдя в другую комнату, стал щекотать у себя в горле. Для него уже не оставалось никакого сомнения, что Клыков закатил ему в водке дурману. Принятый им способ сейчас же подействовал - и голова его мгновенно освежилась.
– Не угодно ли вам мятных капель?
– говорил ему Клыков.
– Что ж, вам еще раз хочется отравить меня?
– сказал ему насмешливо Вихров.
Клыков сделал вид, как будто бы и не понимает, что тот ему говорит. Вихров больше не пояснял ему, а взял фуражку и вышел на двор. Мужики-недоимщики еще стояли тут.
– Послушайте, братцы, - начал Вихров громко, - опекун показывает на вас, что вы не платили оброков, потому что у вас были пожары, хлеб градом выбивало, холерой главные недоимщики померли. Вы не смотрите, что я у него остановился. Мне решительно все равно, он или вы; мне нужна только одна правда, и потому говорите мне совершенно откровенно: справедливо ли то, что он пишет про вас, или нет?
Между мужиками сейчас же пошло шушуканье и переговоры.
– Что, разве было то? Где тут, ничего того не случалось! Ты поди! Да что мне идти, ты ступай!
– Это решительно все равно, - подхватил Вихров, - выходи кто хочет, но только один, и говори мне с толком.
После этого к нему вышел, наконец, из толпы мужик.
– Явка уж, судырь, от нас тебе написана!
– сказал он, то поднимая глаза на Вихрова, то опуская их.
– Ну, так подай.
Мужик несмело подал ему бумагу, в которой было объяснено, что ни пожаров особенных, ни холеры очень большой у них не было, а также и неурожаев, что оброк они всегда опекуну платили исправно, и почему он все то пишет на них, они неизвестны.
Вихров свернул эту бумагу, положил ее в карман и возвратился в дом, чтобы объясниться с Клыковым. У него при этом губы даже от гнева дрожали и руки невольно сжимались в кулаки.
– Попрогулялись?
– спросил его тот, опять встретив его с своей улыбкой в передней.
– Попрогулялся и, кроме того, получил весьма важные для меня сведения, - отвечал Вихров, все более и более выходя из себя.
– Скажите, пожалуйста, monsieur Клыков, - продолжал он, употребляя над собой все усилия, чтобы не сказать чего-нибудь очень уж резкого, - какого имени заслуживает тот человек, который сначала говорит, что по его делу ему ничего не нужно, кроме полной справедливости, а потом, когда к нему приезжают чиновники обследовать это дело, он их опаивает дурманом, подставляет
При этих словах Клыков побледнел.
– Это вас смутил кто-нибудь против меня, - говорил он, растопыривая перед Вихровым руки, - это все негодяи эти, должно быть!.. Между ними есть ужасные мерзавцы!
– Не лучше ли эти слова отнести к кому-нибудь другому, чем к мужикам!.. Дурман на меня перестал уж действовать, вам меня больше не отуманить!.. возразил ему тот.
– Помилуйте, да разве я могу себе позволить это, - произнес Клыков, опять разводя руками и склоняя перед Вихровым голову.
– Видно могли себе позволить; но, во всяком случае, извольте сейчас же мне написать, что все, что вы говорили о голоде, о пожарах и холере, - все это вы лгали.
– Не лгал, видит бог, не лгал, - проговорил Клыков со слезами уже на глазах.
– Подите вы, как же не стыдно вам еще говорить это! Если вы не дадите мне такой расписки, все равно я сам обследую дело строжайшим образом и опишу вас.
Клыков несколько времени стоял перед ним после этого молча; потом вдруг опустился на колени.
– Не погубите!
– начал он мелодраматическим голосом.
– Я отец семейства, у меня жена теперь умирает, я сам почти помешанный какой-то, ничего не могу сообразить. Уезжайте теперь, не доканчивайте вашего дела, а потом я соображу и попрошу о чем-нибудь для себя начальника губернии.
Вихров очень хорошо видел, что Клыков хочет от него увернуться и придумать какую-нибудь штуку; злоба против него еще более в нем забушевала.
– Дела вашего, - начал он, - я по закону не имею права останавливать и сейчас же уезжаю в самое имение, чтобы обследовать все ваши действия, как опекуна.
– Не по закону, а из жалости молю вас это сделать!.. Взгляните на мою жену, она не перенесет вашей строгости!
– говорил Клыков и, вскочив, схватил Вихрова за руку с тем, кажется, чтобы вести его в спальню к жене.
– Не пойду я, извините меня, - отговаривался тот.
– Но все говорят, что вы - человек добрый, великодушный; неужели вы не сжалитесь над нами, несчастными?
– Нет-с, не сжалюсь!
– воскликнул Вихров, которому омерзительна даже стала вся эта сцена.
Лицо Клыкова как бы мгновенно все передернулось и из плаксивого приняло какое-то ожесточенное выражение.
– Не раскайтесь, не раскайтесь!
– заговорил он совсем другим тоном и начал при этом счищать приставшую к коленкам его пыль.
– Начальник губернии будет за меня, - прибавил он язвительно.
– Тем более я сделаю не по вас, что господин начальник губернии будет за вас!
– проговорил Вихров и снова вышел на двор.
– Нет ли у вас, братцы, у кого-нибудь тележки довезти меня до вашей деревни; я там докончу ваше дело.
– Есть, батюшка, - отозвался ему один мужик, - у меня есть тележка.