Люди сороковых годов
Шрифт:
– Я всю жизнь буду их беречь, - продолжал Симонов и, дав барину еще некоторое время полюбоваться своим прежним рисованием, принялся старательнейшим образом свертывать и декорацию и подзор.
– Тут камердинер ваш прежний желает явиться к вам, - прибавил он с полуулыбкою.
– Иван это?
– Да-с.
Вихров поморщился.
– А что, как он вел себя в деревне?
– Ничего-с, сначала было поленивался, все на печке лежал; но я тоже стал ему говорить, что другие дворовые обижаются: "Что, говорят, мы работаем, а он -
– Но он, я думаю, ничего не умеет?
– Малость самую-с! За сеном, за дровами, за водой когда съездит.
– Но не пьянствовал ли он?
– Пьянствовать-то, слава богу, не на что было... Платье, которым награжден был от вас, давно пропил; теперь уж в рубище крестьянском ходит... Со слезами на глазах просил меня, чтобы я доложил вам о нем.
– Ну, приведи его.
Симонов пошел и привел Ивана, который, в самом деле, был в рубище. Лицо у него сделалось как-то еще глупей и сердитей и как бы перекосилось совсем на сторону.
Он, как вошел, так сейчас и поклонился Вихрову в ноги; того, разумеется, это взорвало.
– Не унижайся, по крайней мере, до мерзости этакой!
– воскликнул он.
Но Иван, думая, что барин за что-нибудь за другое на него сердится, еще раз поклонился ему в ноги и встал потом в кроткой и смиренной позе.
– Как же это ты на меня что-то такое доносить хотел?
– сказал Вихров, отворачиваясь от него. Ему противно было даже видеть его.
– Виноват-с, - отвечал Иван глухим голосом.
– Так-таки и думал донести?
– Да-с.
Иван, видно, решился сделать самое откровенное признание.
Вихров пожал только плечами.
"Стоило ли сердиться на подобного человека?!" - подумал он.
– Ты это хотел мне мстить за то, что Груша не идет за тебя замуж?
– Да-с, - отвечал и на это Иван.
– Ну, вот видишь ли: если ты осмелишься адресоваться к ней с какими-нибудь разговорами или грубостью, то уж не пеняй на меня!
– Как возможно-с теперь мне к Аграфене Яковлевне с разговором каким идти!
– сказал Иван, плутовато поднимая и опуская глаза.
– В горнице только позвольте мне служить; я к работе человек непривычный.
– То есть тебе здесь спать, ничего не делать будет удобнее, - заметил Вихров, - но за мною ходить не трудись, потому что за мною будет ходить мальчик Миша.
– Слушаю-с, - отвечал Иван.
– Только ведь у меня платья никакого нет, прибавил он как бы несколько уж и обиженным голосом.
– Знаю - и то знаю, что ты все пропил, - произнес Вихров.
– Я не пропил, а износил его... Мне ничего с той поры выдаваемо не было, - проговорил Ванька.
– Как не было? Кафтан и полушубок тебе дали, как и прочим, - уличил его Симонов.
– Я-с не про полушубок говорю-с, - отвечал ему Иван кротко и даже с прибавлением с.
– Ну, хорошо, сошьют все - ступай!
Иван ушел, но Симонов еще не
– Барин там-с из города, - начал он, - господин Живин, как слух прошел, что вы пожалуете в деревню, раз пять к нам в Воздвиженское заезжал и все наказывал: "Как ваш барин, говорит, приедет, беспременно дайте мне знать сейчас!" - прикажете или нет послать?
– Разумеется, пошли - и пускай приезжает, когда только хочет: я очень рад буду его видеть.
Вошла Груша; как-то мило, но немножко уж гордо склонив свою головку набок, она проговорила:
– Старушка Алена Сергеевна пришла к вам-с.
– Ах, это жена Макара Григорьева, - позови ее!
– сказал Вихров.
Груша ушла, и через несколько минут робкими и негромкими шагами на балкон вошла старая-престарая старушка, с сморщенным лицом и с слезливыми глазами. Как водится, она сейчас же подошла к барину и взяла было его за руку, чтобы поцеловать, но он решительно не дал ей того сделать; одета Алена Сергеевна была по-прежнему щепетильнейшим образом, но вся в черном. Супруг ее, Макар Григорьич, с полгода перед тем только умер в Москве.
– Умер наш с тобой Макар Григорьич!
– сказал ей Вихров, уже получивший о том известие.
– Да-с, батюшка, изволил скончаться!
– отвечала Алена Сергеевна и затем, громко простонав, склонила в землю, как бы в сильнейшей печали, свое старушечье лицо.
– Ты у него в Москве последнее время жила?
– Да-с, приказал мне прибыть к нему; почесть уж и с постельки не поднимался при мне, все вода-то ему к сердцу приливала, а все, судырь, печаловался и кручинился об вас.
– Знаю это я; этакого друга мне, может быть, и не нажить больше в жизни, - проговорил Вихров; и у него слезы навернулись при этом на глазах.
– Все со мной разговаривал: "Аленушка, говорит, что это у нас с барином-то случилось?" У нас, батюшка, извините на том, слухи были, что аки бы начальство на вас за что-то разгневалось, и он все добивался, за что это на вас начальство рассердилось. "Напиши, говорит, дура, в деревню и узнай о том!" Ну, а я где... умею ли писать?
– А жить тебе теперь есть чем, оставил он тебе что-нибудь в наследство?
– спросил ее Вихров.
– Ну, батюшка, известно, какое уж у нас, мужиков, наследство!
Симонов, сбиравшийся было совсем уйти, при этих словах Алены Сергеевны как бы невольно приостановился и покачал только головой.
– Не гневи бога, старуха, не гневи!
– произнес он укоряющим голосом. Кубышку порядочную оставил он тебе.
– Ну, да я, батюшка, и не жалуюся никому, - отвечала Алена Сергеевна, снова потупляя с грустью лицо свое.
– Еще бы жаловаться-то тебе!
– произнес Симонов, уже уходя.
Вихров еще несколько времени потолковал с Аленой Сергеевной, расспросил ее - на каком кладбище похоронен Макар Григорьев, дал ей денег на поминовение об нем и, наконец, позвал Грушу и велел ей, чтобы она напоила Алену Сергеевну чаем.