Люди сороковых годов
Шрифт:
– Непременно сделаю, завтра же напишу, - сказал Вихров.
Кергель поблагодарил его только уже кивком головы.
К этой группе, наконец, подошла невеста с женихом. Юлия несколько времени стояла перед ними молча. Она явно выказывала желание поговорить с Вихровым. Тот понял это и встал.
– Я вашего батюшки не вижу, - сказал он, в самом деле заметив, что он до сих пор еще не видал старика.
– Он так слаб, что уж и не выходит из своей комнаты, - отвечала она. Вот так, одна-одинехонька и выхожу замуж, - прибавила она, и Вихров заметил,
– Ну, что ж, зато вы выходите за отличнейшего человека, - сказал ей негромко Вихров.
– Дай бог, чтобы я-то была достойна его, - сказала Юлия.
– Конечно, я уж не могу принести ему ни молодого сердца, ни свежего чувства, но, по крайней мере, буду ему покорна и честно исполню свой долг.
При этом Юлия так дергала свою жемчужную нитку, что та лопнула у ней, и жемчуг рассыпался. Вихров нагнулся и хотел было поднять.
– Не трудитесь, человек подберет! Подбери!
– сказала она почти с каким-то презрением проходившему лакею. Тот собрал и подал. Она бросила жемчуг в пепельницу и снова обернулась к продолжавшему все еще стоять около нее Вихрову.
– Я Живина предпочла другим, потому что он все-таки человек одинаких с вами убеждений, - проговорила она.
– Вы и не ошибетесь в нем, - сказал он на это ей глухим голосом.
В день свадьбы Вихров чувствовал какую-то тревогу и как бы ожидал чего-то; часа в четыре он поехал к жениху; того застал тоже в тревоге и даже расплаканным; бывшего там Кергеля - тоже серьезным и, по-вчерашнему, в сквернейшем его фрачишке; он был посаженым отцом у Живина и благословлял того.
Наконец, они отправились в знакомый нам собор; Вихров поехал потом за невестой. Ту вывели какие-то две полные дамы; за ними шла Катишь, расфранченная, но с целыми потоками слез по щекам, которые вряд ли не были немножко и подрумянены.
Когда невесту привезли в церковь, то ее провели на левую сторону, а жених стоял на правой. Вихрову было тяжело видеть эту церемонию. Он очень хорошо понимал, что приятель его в этом случае сильнейшим образом обманывался, да вряд ли не обманывалась и невеста, думавшая и желавшая честно исполнить свой долг перед мужем. По возвращении свадебного поезда домой, молодые сначала сходили к отцу, потом подали шампанское - и пошли радостные поздравления с поцелуями и со слезами. Поздравил также и Вихров молодую, которая на этот раз обнаружила какой-то стыд перед ним: ей, кажется, по преимуществу, совестно было того, что потом с ней последует.
– Как к вам идет ваш брачный вуаль!
– сказал он ей, чтобы что-нибудь сказать.
– Да!
– отвечала она, краснея и потупляя голову.
Вихров вскоре после того хотел было и уехать, но за ним зорко следила m-lle Прыхина. Каким-то вороном мрачным ходила она по зале и, как только заметила, что Вихров один, подошла к нему и сказала ему почти строгим голосом:
– Когда вы поедете домой, то возьмите меня с собой в коляску. Мне надобно вам многое рассказать.
–
– спросил Вихров, начинавший уже несколько и пугаться ее слов.
– Там скажу ужо!
– прибавила Катишь еще более мрачным голосом.
Вихров сейчас же после того собрался, и когда раскланялся с молодыми и вышел в переднюю, то m-lle Катишь, в бурнусе и шляпке, дожидалась уже его там. Без всякого предложения, она села первая в его коляску и, когда они отъехали, начала несколько насмешливым голосом:
– Вы теперь едете со свадьбы от одной вашей жертвы, - не почувствуете ли, может быть, жалости к другой вашей жертве?
– К какой моей другой жертве?
– спросил ее Вихров.
– К Фатеевой.
Вихров посмотрел на нее.
– Вы, кажется, сами об ней переменили мнение?
– спросил он ее.
– Бог с ней, какое бы об ней ни было мое мнение, но она умирает теперь.
– Умирает?
– спросил Вихров.
– В страшнейшей чахотке; вчерашний день, как я увидала вас, мне сейчас же пришла в голову мысль, что не подействует ли благодетельно на нее, если она увидит вас, - и сегодня я была у ней. Она в восторге от этого свидания, и вы непременно должны ехать к ней.
Вихрова точно кинжалом ударило в сердце это известие.
– Послушайте, я сам теперь измучен и истерзан нравственно и физически; мне очень тяжело будет это сделать.
– Вы должны ехать к ней - это ваш долг, - повторила Катишь каким-то даже гробовым голосом, - через неделю, много - через две, она умрет.
Совесть Вихрову говорила, что, в самом деле, он должен был это сделать.
– Но для чего она, по преимуществу, желает видеть меня?
– спросил он.
– Да чтобы полюбоваться вот на милые черты, - отвечала Катишь и с каким-то озлоблением развела руками.
– Но ведь для нее не я один представляю милые черты!
– Тсс, тише! Не смейте этого говорить про умирающую!
– перебила его басом Катишь.
– То-то и несчастье наше, что ваши-то черты милей, видно, всех были и незаменимы уж ничьими.
Понятно, что добрая Катишь все уже простила Фатеевой и по-прежнему ее любила.
– Где же она живет?
– спросил Вихров.
– Я вам покажу; завтра в одиннадцать часов заезжайте ко мне - и поедемте вместе. Теперь еще о Кергеле: написали вы об нем губернатору или нет?
– Нет еще.
– Сегодня же извольте, сейчас написать, - приказывала Катишь, - и кроме того: отсюда сестер милосердия вызывают в Севастополь, - попросите губернатора, чтобы он определил меня туда; я желаю идти.
– С какой же целью?
– С такой же, что не желаю, во-первых, обременять старика-отца, у которого и службы теперь нет.
Катишь и никогда почти не обременяла его и жила всегда или своими трудами, или подарками от своих подруг.
– Наконец это и интересно очень: война, ружья, пальба, может быть, убьют меня. Сегодня же напишите!
– заключила она, вылезая, наконец, из экипажа перед своим домом.