Люди сороковых годов

Писемский Алексей Феофилактович

– И какую чепуху все высокопарную несет!
– произнес Вихров.

– Ну, да это-то уж бог с ней: все мы, женщины, обыкновенно мыслями страдаем; по крайней мере держала бы себя несколько поскромнее.

Покуда шла таким образом жизнь в Воздвиженском, больше всех ею, как и надобно было ожидать, наслаждался Женичка. Он целые дни путешествовал с Симоновым по полям и по лугам. В Петербурге для укрепления мускулов его учили гимнастике, и он вздумал упражняться этой же гимнастикой и в деревне; нарисовал Симонову столб, на который лазят, лестницу, по которой всходят;

Симонов сейчас же все это и устроил ему, и мало того: сам даже стал лазить с ним, но ноги у него были старческие, и потому он обрывался и падал. Особенно Женичку забавляло то, когда Симонов, подражая ему, лез на гладкий столб - и только заберется до половины, а там не удержится и начнет спускаться вниз. Женичка покатывался при этом со смеху; одно только маленькому шалуну не нравилось, что бочажок [108] , куда он ходил купаться, был очень уж мелок.

– Симонушко, пойдем на озеро и там покупаемся!
– сказал он ему однажды.

– Нет, что там купаться - грязно да и тинисто очень, - возразил ему Симонов.
– А вот лучше что!..
– продолжал старый запотройщик.
– Ужо вечером выпроситесь у маменьки и у дяденьки на озеро - на лодке с острогой рыбу половить.

– Ах, это отлично! Я сейчас же и попрошусь!
– воскликнул Женичка и с разгоревшимися уже глазами побежал в горницу.

– Дядя, мамаша!
– кричал он.
– Отпустите меня сегодня вечером с острогой рыбу ловить.

– Что такое, с какой острогой?
– спросила Мари, совершенно не поняв его просьбы.

– Мы, мамаша, рыбы вам наловим, - толковал ей мальчик.

Мари все-таки не понимала.

– Это действительно довольно приятная охота, - принялся объяснять ей Вихров.
– Едут по озеру в лодке, у которой на носу горит смола и освещает таким образом внутренность воды, в которой и видно, где стоит рыба в ней и спит; ее и бьют острогой.

– Отпусти, мамаша!
– приставал между тем к Мари ребенок.

– Нет, одного тебя пустить неудобно, - возразил ему Вихров, - потому что все-таки будешь ночью один на воде.

– Но я, дядя, с Симоновым поеду.

– Все это я знаю; но вот что, Мари, не поехать ли и нам тоже с ними? проговорил Вихров; ему очень улыбалась мысль проехать с ней по озеру в темную ночь.

– Хорошо, - отвечала она.

– Ну, поди же и позови сюда Симонова, - сказал Вихров Женичке.

Тот благим матом побежал и привел с собой за руку старого воина.

– Вот видишь что...
– обратился к тому Вихров, - пойди и найми ты нам лодку большую, широкую: мы хотим сегодня поохотиться с острогой.

– Теперь отличное время-с, самое настоящее!
– подхватил с удовольствием Симонов.

– Ну, так ступай!

– Слушаю-с!
– отвечал Симонов и проворно ушел.

Женичка выпросился вместе с ним на озеро и побежал за ним.

Вихров и Мари снова остались вдвоем.

Героя моего последнее время сжигало нестерпимое желание сказать Мари о своих чувствах; в настоящую минуту, например, он сидел против нее - и с каким бы восторгом бросился перед ней, обнял бы

ее колени, а между тем он принужден был сидеть в скромнейшей и приличнейшей позе и вести холодный, родственный разговор, - все это начинало уж казаться ему просто глупым: "Хоть пьяну бы, что ли, напиться, - думал он, - чтобы посмелее быть!"

Женичка, впрочем, вскоре возвратился и объявил, что все было нанято, и только оставалось желать, чтобы это несносное солнце поскорее садилось; но вот и оно село. У крыльца стояла уже коляска парою; в нее сели Женичка, Вихров и Мари, а Симонов поместился на козлах. Сей почтенный воин выбрал самое сухое место, чтобы господам выйти и сесть в лодку, которая оказалась широчайшею, длиннейшею и даже крашеною. Лодочник стоял на носу. Вихров сел управлять рулем. Мари очень боялась, когда она вошла в лодку - и та закачалась.

– Да садитесь около меня, рядом со мной, - сказал ей Вихров.

Мари села. Лавочка была не совсем длинная и просторная, так что Мари совсем прижалась к Вихрову, но все-таки боялась.

– Погодите, я стану вас поддерживать, - сказал он и взял ее легонько за талию.

Однако Мари все еще боялась.

– Ну, дайте и руку вашу.

Мари подала и руку.

Женичка, как только вскочил в лодку, сейчас же убежал к лодочнику и стал с любопытством смотреть, как тот разводил на носу огонь. Симонов, обернувшись спиной к Вихрову и Мари, сел грести. Лодка тронулась.

Мрак уже совершенно наполнил воздух; на носу лодки горело довольно большое пламя смолы.

– Мамаша, в воде все видно!
– кричал Женичка, смотря в воду.
– Вот, мамаша, трава какая большая! А это, мамаша, рак, должно быть?

– Это рак, - подтвердил лодочник.
– Тише, барин, не кричите, - прибавил он вполголоса, - это щука, надо быть, стоит!.. Какая матерая - черт!

– Мне ее и колотить?
– спросил мальчик шепотом.

– Нет, уж я лучше, а то она у вас увернется, - проговорил лодочник и мгновенно опустил острогу вниз.

Щука сейчас же очутилась после того на поверхности воды; Симонов поймал ее руками; Женичка вырвал ее у него и, едва удерживая в своих ручонках скользкую рыбу, побежал к матери.

– Мамаша, смотрите, какая щука!
– кричал он.

– Хорошо!
– отвечала ему мать почему-то сильно сконфуженным голосом.

Женичка опять ушел на нос. Ночь все больше и больше воцарялась: небо хоть было и чисто, но темно, и только звезды блистали местами.

Мари находилась почти что в объятиях Вихрова.

– Ангел мой, вы мне ни разу еще не повторили того, о чем писали, шептал он ей.

– Я?..
– говорила Мари, отворачиваясь от него.

– Да!.. Но теперь, по крайней мере, скажите, что любите меня! продолжал Вихров.

– А что же? Неужели ты не видишь этого?
– отвечала Мари и сама трепетала всем телом.

Вихров крепко прижал ее к себе. Он только и видел пред собою ее белое лицо, окаймленное черным кружевным вуалем.

– Мамаша! Еще щука!
– кричал ребенок с носа.
– Дай, эту я ударю, выпросил он у лодочника острогу, ударил ею и не попал.