Люди сороковых годов
Шрифт:
– Да, умерла!
– отвечал, нахмуриваясь, Вихров.
– Покончила свои страдальческие дни!
– подхватила Катишь.
– А вы, кажется, были ее приятельницей?
– спросила ее Мари кротким голосом.
– Я была ее друг!
– подхватила Катишь каким-то строгим басом.
Она за что-то считала Мари не совсем правой против Клеопатры Петровны.
Разговор на этом месте опять приостановился.
– Вы, надеюсь, - заговорил уже Вихров, видимо, мучимый какой-то мыслью, - надеюсь, что ко мне приехали не на короткий срок?
– На месяц, на два, если ты не соскучишься, -
– Я-то соскучусь, господи!
– произнес Вихров, и голос его при этом как-то особенно прозвучал.
– Но как же мы, однако, будем проводить наше время?
– продолжал он.
– Мы, конечно, будем с вами в карты играть, как в Петербурге собирались.
– В карты играть, - говорила Мари; смущение в ней продолжалось сильное.
– Но чем же молодца этого занять?
– сказал Вихров, показывая на мальчика.
– Пусть себе гуляет, ему физические упражнения предписаны: беганье, верховая езда, купанье, - отвечала Мари.
– А, в таком случае мы должны сделать некоторое особое распоряжение. Я тебя, мой друг, поручу одному старику, который тебе все это устроит. Потрудитесь послать ко мне Симонова!
– прибавил Вихров, обращаясь к Катишь.
Та вышла и сейчас же привела Симонова.
– Вот это, братец, сын одного заслуженного генерала, который теперь в Севастополе. Про Севастополь слышал?
– Наслышан, ваше высокоблагородие; война сильная, говорят, там идет.
– Ну, так ты вот этого мальчика займи: давай ему смирную лошадь кататься, покажи, где у нас купанье - неглубокое, вели ему сделать городки, свайку; пусть играет с деревенскими мальчиками.
– Merci, дядя!
– воскликнул вдруг мальчик, крайне, кажется, обрадованный всеми распоряжениями.
– Слушаю, ваше высокоблагородие, все будет сделано, - проговорил и Симонов очень тоже довольным голосом.
– А когда вам что понадобится, то извольте кликнуть старика Симонова, - прибавил он, почти с каким-то благоговением обращаясь к мальчику.
– Ну, ты можешь теперь уходить, - сказала ему Катишь.
Симонов тотчас же ушел.
– Вы, кажется, распорядились и достаточно устали, - обратилась она к Вихрову, - да и вам, я думаю, пора чаю накушаться и поужинать.
– Поужинайте, кузина!
– сказал ей Вихров.
– Хорошо, - отвечала та и вместе с сыном ушла.
В зале они увидели параднейшим образом накрытый стол с чаем и легким ужином. Это все устроила та же Катишь: она велела ключнице вынуть серебро, лучший чайный сервиз, прийти прислуживать генеральше всей, какая только была в Воздвиженском, комнатной прислуге.
Вскоре после того гости и хозяева спали уже мертвым сном. На другой день Катишь почему-то очень рано проснулась, все копошилась у себя в комнате и вообще была какая-то встревоженная, и потом, когда Мари вышла в гостиную, она явилась к ней. Глаза Катишь были полнехоньки при этом слез.
– Марья Николаевна, - начала она взволнованным голосом, - я теперь вручаю вам моего больного, а мне уж позвольте отправиться в Севастополь.
– Но зачем же так поспешно?
– возразила было Мари.
– Невозможно мне долее оставаться, - отвечала каким-то даже жалобным голосом Катишь, - я уж два предписания получила, не говорила только никому, -
Катишь в самом деле получила два требующие ее предписания, но она все-таки хотела прежде походить за своим близким ей больным, а потом уже ехать на службу.
– Если так, то конечно, - отвечала Мари.
– Я только буду просить вас найти там моего мужа и поклониться ему от меня.
– Сочту это за приятнейшую и непременнейшую для себя обязанность, отвечала Катишь, модно раскланиваясь перед Мари, и затем с тем же несколько торжественным видом пошла и к Вихрову.
– Ну, Павел Михайлыч, - начала она с вновь выступившими на глазах слезами, - теперь есть кому за вами присмотреть, а меня уж пустите в Севастополь мой.
– Очень жаль, - отвечал он.
– Только позвольте!..
– прибавил он и, торопливо встав с постели, торопливо надев на себя халат и туфли, подошел к столу и вынул оттуда триста рублей.
– Позвольте мне, по крайней мере, презентовать вам на дорогу.
– Ни за что, ни за что, - воскликнула было Катишь.
– В таком случае вы меня обидите, я рассержусь и опять занемогу.
– Но ведь и вы меня обижаете... и вы обижаете!
– говорила Катишь.
– Ей-богу, рассержусь, - повторил еще раз Вихров в самом деле сердитым голосом, подавая Катишь деньги.
– Повинуюсь вам, хоть и с неудовольствием!
– сказала, наконец, она, принимая деньги, и затем поцеловала Вихрова в губы, перекрестила его и, войдя снова к Мари, попросила еще раз не оставлять больного; простилась потом с горничными девушками и при этом раздала им по крайней мере рублей двадцать. Катишь была до глупости щедра, когда у нее появлялись хоть какие-нибудь деньги. Собрав, наконец, свой скарб, она ушла пешком в город, не велев себе даже заложить экипажа. В последних главах мы с умыслом говорили несколько подробнее о сей милой девице для того, чтобы раскрыть полнее ее добрую душу, скрывавшуюся под столь некрасивой наружностью.
VIII
ОХОТА С ОСТРОГОЙ
Приезд Мари благодетельно подействовал на Вихрова: в неделю он почти совсем поправился, начал гораздо больше есть, лучше спать и только поседел весь на висках. Хозяин и гостья целые дни проводили вместе: Мари первое время читала ему вслух, потом просматривала его новый роман, но чем самое большое наслаждение доставляла Вихрову - так это игрой на фортепьяно. Мари постоянно занималась музыкой и последнее время несравненно стала лучше играть, чем играла в девушках. По целым вечерам Вихров, полулежа в зале на канапе, слушал игру Мари и смотрел на нее. Мари была уже лет тридцати пяти; собой была она довольно худощава; прежняя миловидность перешла у нее в какую-то приятную осмысленность. Мари очень стала походить на англичанку, и при этом какая-то тихая грусть (выражение, несколько свойственное Есперу Иванычу) как бы отражалась во всей ее фигуре. Из посторонних посетителей в Воздвиженское приезжали только Живины, но и те всего один раз; Юлия, услыхав о приезде Мари к Вихрову, воспылала нетерпением взглянуть на нее и поэтому подговорила мужа, в одно утро, ехать в Воздвиженское как бы затем, чтобы навестить больного, у которого они давно уже не были.