Люди сороковых годов
Шрифт:
– Да, сын мой, - отвечала Мари.
– Прелестный мальчик!
– одобрила m-lle Катишь.
– Теперь вот еще извольте мне приказать: как вам угодно почивать - одним или с вашим малюткой?
Какую цель Катишь имела сделать подобный вопрос - неизвестно, но Мари он почему-то сконфузил.
– Это все равно, он может спать и со мной, а если в отдельной комнате, так я просила бы только, чтобы не так далеко от меня.
– Так вот как мы сделаем, - отвечала ей Катишь, - я вам велю поставить кровать в комнате покойной Александры Григорьевны, -
– Да, слышала.
– Я вот по милости его и ношу этот почетный орден!
– прибавила Катишь и указала на крест свой.
– Сейчас вам чаю подадут!
– заключила она и ушла.
Мари, оставшись одна, распустила ленты у дорожного чепца, расстегнула даже у горла платье, и на глазах ее показались слезы; видно было, что рыдания душили ее в эти минуты; сынок ее, усевшийся против нее, смотрел на нее как бы с некоторым удивлением.
Катишь между тем, как кошка, хитрой и лукавой походкой вошла в кабинет к Вихрову. Он, при ее входе, приподнял несколько свою опущенную голову.
– Вы покрепче, кажется, сегодня, - произнесла она как бы и обыкновенным голосом и только потирая немного руки.
– Кажется, - отвечал Вихров довольно мрачно.
– Пора, пора! Что это, молодой человек, все валяетесь!
– говорила Катишь, покачивая головой.
– Вот другие бы и дамы к вам приехали, - но нельзя, неприлично, все в халате лежите.
– Что же, это Живина, что ли, хотела приехать?
– спросил Вихров.
– Ах, сделайте милость, о madame Живиной извольте отложить попечение: она теперь в восторге от своего мужа, а прежде точно, что была в вас влюблена; но, впрочем, найдутся, может быть, и другие, которые не менее вас любят, по крайней мере, родственной любовью.
– Кто же это: вы, что ли?
– Я что... я буду вас любить - как только вы прикажете, - произнесла Катишь.
– Есть и поинтереснее меня.
– Я не знаю, что вы такое говорите!
– произнес Вихров с некоторой уж досадой.
– А то, что шутки в сторону, в самом деле оденьтесь... Петербургская одна дама приехала к вам.
– Кто такая? Мари, что ли?
– произнес Вихров, приподнимая голову с подушки.
– Разумеется, Марья Николаевна, кому же больше!
– сказала Катишь.
– Господи! Да где же она, просите ее!
– сказал Вихров каким-то уже ребяческим голосом.
– Нельзя ей сейчас сюда!
– возразила Катишь урезонивающим тоном. Во-первых, она сама с дороги переодевается и отдыхает; а потом, вы и себя-то приведите хоть сколько-нибудь в порядок, - смотрите, какой у вас хаос! продолжала Катишь и начала прибирать на столе, складывать в одно место раскиданное платье; наконец, взяла гребенку и подала ее Вихрову, непременно требуя, чтобы он причесался.
– Мари приехала, Мари!
– повторял между тем тот как бы про себя и заметно обрадованный и оживленный этим известием; но потом вдруг, как бы вспомнив что-то, снова нахмурился
– Нет, померла, - отвечала та торопливо.
Вихров при этом поднял только глаза на небо.
– Тут все, кажется, теперь прилично, - проговорила Катишь, обведя глазами всю комнату, и затем пошла к Мари.
– Пожалуйте, просит вас теперь к себе, - сказала она той.
Мари пошла; замешательство ее все более и более увеличивалось.
– А мне, maman, можно к дяде?
– спросил ее сын.
– Нет, нельзя, - отвечала ему почти с досадой Мари.
– Ты после, душенька, к дяденьке пойдешь, - объяснила ему наставническим голосом Катишь.
Мари вошла проворно в кабинет Вихрова.
– Боже мой, как ты похудел!
– сказала она сильно испуганным голосом.
– Да, порядочно!
– отвечал ей Вихров, взяв и целуя ее руку.
– Были бы кости, а мясо наведем!
– подхватила шедшая тоже за Мари Катишь; потом она подвинула Мари кресло, и та села на него.
– Но скажи, что такое с тобой случилось, простудился, что ли, ты? Неужели тебя этот несчастный выстрел так испугал?
– говорила Мари.
– Тут много было причин; я и до того еще себя не так хорошо чувствовал... А что супруг ваш?
– прибавил Вихров, желая, кажется, прекратить разговор о самом себе.
– Он в Севастополе.
– В Севастополе?
– воскликнула радостным голосом Катишь.
– Где и я скоро буду!..
– заключила она, подняв с гордостью нос.
– Да, - продолжала Мари, - и пишет, что они живут решительно в жерле огненном; целые дни на них сыплется град пуль и ядер - ужасно!.. Я к тебе с сыном приехала, - присовокупила она.
– С Женичкой? Ах, покажите мне его.
– Я сейчас его приведу, - сказала Катишь и пошла, но не сейчас привела мальчика, а медлила - и медлила с умыслом.
У Катишь, как мы знаем, была страсть покровительствовать тому, что она полагала - непременно должно было произойти между Вихровым и Мари.
Те, оставшись вдвоем, заметно конфузились один другого: письмами они уже сказали о взаимных чувствах, но как было начать об этом разговор на словах? Вихров, очень еще слабый и больной, только с любовью и нежностью смотрел на Мари, а та сидела перед ним, потупя глаза в землю, - и видно было, что если бы она всю жизнь просидела тут, то сама первая никогда бы не начала говорить о том. Катишь, решившая в своих мыслях, что довольно уже долгое время медлила, ввела, наконец, ребенка.
– Ну, поди сюда, мой милый!
– сказал ему Вихров, и когда Женичка подошел к нему, он поцеловал его, и ему невольно при этом припомнился покойный Еспер Иваныч и сам он в детстве своем. Мальчик конфузливо сел около кровати на стул, который тоже подвинула ему Катишь.
Разговор мало как-то клеился.
– Я, когда сюда ехала, - начала, наконец, Мари, - так, разумеется, расспрашивала обо всех здешних, и мне на последней станции сказали, что Клеопатра Петровна в нынешнем году умерла.