Магия и кровь

Самбери Лизель

— Я сама не знаю, что делаю, — говорю я Кейс.

Она протягивает ко мне руки, и у меня не хватает сил отказаться. Не могу я сейчас лишить себя утешения, которое мне предлагают и которое мне так нужно.

Так что я стою столбом и позволяю лучшей подруге обнимать меня, пока я реву ей в футболку.

Глава двадцать вторая

Мы могли бы поехать домой на трамвае, но я уговариваю Кейс пройтись пешком хотя бы до шоссе, чтобы там на что-нибудь сесть.

Как мне хочется

вернуться в прошлое — до визита к дяде Ваку. Нет, еще дальше. До того как я услышала разговор взрослых в комнате тети Мейз. До того как Мама Джова дала мне задание — и еще дальше. До того как пропала Лорен. До того как была убита и забыта тетя Элейн. До того как папа ушел от нас. Туда, где все мои воспоминания проникнуты ощущением, что я окружена любовью родных. Тогда жизнь была бесконечной и неразрушимой. Все кругом должно было остаться идеальным навсегда.

До того как я узнала, что бывает иначе.

По крайней мере, сейчас я знаю, чт? получил Джастин от соглашения с тетей Элейн. Ему нужна была ее способность менять гены — и он подвел под эту способность научную основу и разработал процедуру. Пусть я не приближусь к выполнению задания, но мне все равно хочется узнать о тете Элейн как можно больше.

Потому что мы с ней, кажется, похожи.

Или потому что она пыталась помочь и это обернулось против нее. На ее месте могла быть я. Легко представить себе, что меня точно так же сотрут из истории за тяжелую неспособность принимать верные решения. Скажут: «Не надо было ей соглашаться на это задание». Или: «Могла бы и сообразить, что это ей не по силам». Навесят ярлык ничтожества. Оставят только пометку в альманахе, на которую потом смогут указывать: вот, мол, из-за кого прервался наш колдовской род.

Все это так — только со мной подобного не произойдет: я не допущу, чтобы Иден умерла.

Мы подходим к крыльцу, и Кейс останавливается у меня за спиной.

Я оборачиваюсь:

— Ты чего?

— Вчера перед тем, как ты на меня рассердилась, я побывала у Люка в голове. — Она скрещивает руки на груди, потом передумывает и опускает их.

Теперь-то мне все равно, читала она мысли Люка или не читала.

— Зачем ты вообще это сделала?

— Все в доме на взводе из-за Джастина. Я решила проверить, нет ли у Люка каких-нибудь занятных мыслей о его покровителе.

Меня беспокоило, что она без спросу лезет к Люку в голову, а ее — наши семейные дела. Мне тоже следовало бы думать о них в первую очередь. Вот почему из меня получится отвратительный матриарх, а из нее — что надо. Когда мама с тетей Мейз наконец расставят все по полочкам и решат, кому достанется титул, Кейс будет следующей в очереди. А я — разве я могу стать главой семьи, если не ставлю родных на первое место в любой ситуации?

— И что, были? — напираю я.

— Нет.

Мне хочется вздохнуть с облегчением. Все лучше, чем эта гулкая пустота внутри.

— Вот и хорошо.

— Он ругал себя, что приехал, и не понимал, почему взял на себя труд помогать

себе. Потом он напомнил себе, что приехал, чтобы разобраться с секретами Джастина. Но по его мыслям было понятно, что он считал, что это так себе оправдание. — Кейс трясет головой. — Все свои реплики он сначала мысленно формулирует примерно шестью разными способами и только потом произносит вслух, и при этом у него никогда не смолкает внутренний монолог. У меня голова от него трещит.

— Еще бы. Все, что он говорит, такое взвешенное. — Не всегда. Когда мы были в парке Мари Кертис, было иначе. И во время экскурсии по «Ньюгену». Тогда он сбивался. — А какая разница?

— По-моему, он смущается в твоем присутствии. — С такого расстояния глаза Кейс кажутся темнее. Она смотрит на меня так, словно я должна что-то понять, но никак не могу. — По-моему, и он тебя тоже смущает.

Я поворачиваюсь к двери:

— Пойдем домой.

— Осталось меньше двух недель.

Я ничего не отвечаю. Открываю дверь и топаю в кухню, ведь еда — лучшее на свете успокоительное.

Вхожу туда — и резко останавливаюсь.

Все домашние скопились в кухне и о чем-то разговаривают, а обычно в это время все расходятся по дому заниматься своими делами.

Бабушка сидит за столом и держится обеими руками за великанскую чашку чая. Рядом с ней сидит Иден с такой же чашкой, полной темно-коричневой жидкости — должно быть, горячего шоколада. Остальные взрослые пьют кто чай, кто кофе, а мои двоюродные сидят без напитков. Дядюшка стоит у стола и, как обычно, методично чистит ножиком большое красное яблоко.

Все разговаривают оживленно, но тихо-тихо — неудивительно, что я и не знала, что они в кухне, пока не вошла. Но теперь, когда они увидели меня, все голоса тут же смолкли.

Я так давно сдерживалась, что теперь внутри словно разжалась раскаленная пружина — жар заливает мое лицо и пальцы.

— Опять обо мне сплетничали? Обсуждали, что я такая рохля, что не справлюсь с заданием, зато влюблюсь в первого же мальчишку, который согласится иметь со мной дело?

От злости я шиплю и булькаю, будто раскаленное масло на сковородке. Все, что я затолкала поглубже вчера, рвется наружу, смешиваясь с моим сегодняшним отвращением к себе.

Мама белеет от ужаса, видимо поняв, что вчера я их подслушала, но быстро берет себя в руки:

— Что за тон?!

— А что такого? Мне надо делать вид, словно вы не говорили ничего у меня за спиной?

Я оглядываюсь вокруг. Все смущенно ежатся, понимая, что я теперь знаю. Точнее, только взрослые. Алекс и Кейша ничего не понимают.

— Будто вы не молчали о тете Элейн, словно это постыдная тайна?

Мама качает головой:

— Мы не понимаем, о чем ты…

— Не ври! Вы хотели, чтобы я хладнокровно убила мальчика. Все только и твердят, что надо делать все ради семьи. А при этом вы стерли воспоминания о ней, будто она пустое место! Вы так к ней относитесь, да? Она для вас пустое место?