Мантык, охотник на львов
Шрифт:
Люси ушла, не сказавъ ни «до свиданія», ни «прощай».
«Люси васъ любить»…
«Бабскія нжности… конечно, бабскія нжности».
У Коли дрожатъ руки, когда онъ гасить электричество. На бюро, за которымъ стояла Люси, осталось маленькое, забытое, круглое зеркальце. Коля береть его, цлуетъ и кладеть въ карманъ.
На его глазахъ слезы.
«Бабскія нжности».
Но дрожитъ его рука, когда онъ берется за руль велосипеда и какимъ то неувреннымъ зигзагомъ врывается велосипедъ въ вереницу такси.
Впереди много тяжелаго.
Только теперь Коля скажетъ все мамочк, Галин и Манты ку.
Они ждутъ его.
XIV
СТРОГИЙ
Такъ было заране условлено, что въ этотъ вечеръ мамочка освободится раньше и Селиверстъ Селиверстовичъ придетъ съ Мантыкомъ въ гостинницу «Селектъ» къ Ладогинымъ. Коля разскажетъ все. Теперь, когда все кончено, все оформлено и даже назначенъ день отъзда, Коля можетъ все сказать. Нелегко все это. Ему, конечно, жаль и очень тяжело разстаться съ мамочкой и Галиной, но не это тяготитъ его. Разстаются они не на вки, и детъ онъ, обезпечивъ мамочку и Галину, детъ для ихъ дальнйшаго благополучія и счастья. Кто нибудь долженъ распорядиться наслдствомъ дяди Пети, а кому же это и сдлать, какъ не ему, Кол, - единственному мужчин въ ихъ род и наслднику? И мамочка это поиметь. Галина не съуметь оцнить значенія разлуки и очень тосковать не будетъ. Тяготило Колю сказать это при Мантык. Онъ чувствовалъ, что будутъ упреки, и ему было совстно, что онъ даже не попытался замолвить слово о своемъ друг.
Была даже подлая мысль не посвятить во все это дло Мантыка, ухать тайкомъ отъ него, но Коля имлъ мужество прогнать эту мысль.
«Вдь долженъ же понять Мантыкъ, что двоихъ насъ не могли взять, и хать ему вмсто меня нельзя, потому что дядя Петя — мой дядя», — успокаивалъ себя Коля, но чувствовалъ, что была тутъ какая то натяжка, что мистеръ Брамбль, возможно, взялъ бы и двоихъ, все равно онъ будетъ нанимать чернокожихъ въ Джибути, и что въ Африк Мантыкъ, конечно, меньше растеряется, чмъ Коля. Но въ этомъ Кол ужасно не хотлось признаться самому себ. Онъ уже мечталъ о нарзномъ винчестер, который посулилъ ему мистеръ Брамбль, мечталъ о томъ, какъ онъ будетъ стрлять изъ него антилопъ и леопардовъ, можетъ быть, даже… и львовъ…
Отказаться отъ всего этого для Мантыка, потому что Мантыкъ сильне физически и боле приспособленъ для кочевой жизни, было выше силъ Коли.
«Мантыкъ не знаетъ языковъ», — думалъ Коля, — «какъ онъ будетъ объясняться съ мистеромъ Брамблемъ? А про меня мистеръ Брамбль сказалъ, что я говорю, какъ англичанинъ. Да, Мантыкъ сильне меня, но я ловче его… И я окрпну въ пустын».
Нтъ!.. Уступить свое мсто Мантыку, — на это Коля при всей своей любви и дружб съ Мантыкомъ, — пойти никакъ не могъ.
Но онъ чувствовалъ горе Мантыка, можетъ быть, даже и зависть, и потому шелъ домой со смятеннымъ сердцемъ, со смутной душой и боялся своего друга.
Въ маленькой комнат Ладогиныхъ было очень тсно. Вс сидли близко другъ къ другу, ярко освщенные свтомъ лампочки сверху.
Мамочка и Галина сидли на кровати, лицомъ къ окну, Селиверстъ Селиверстовичъ на стул у окна, Мантыкъ, совсмъ не замченный сначала Колей, примостился въ углу, на полу, гд сидлъ съ поджатыми ногами.
Коля не садился. Дома знали, что онъ велъ переговоры о поздк. И никто не врилъ въ ихъ успхъ, кром Мантыка, который и врилъ и боялся, что Колино дло выйдетъ. Онъ стыдился своего чувства и не могъ побороть его. Чувство было, по словамъ ддушки, самое скверное, чувство, идущее отъ Сатаны: — зависть.
Какъ
Коля, счастливый всмъ, только что происшедшимъ, бросился къ матери. Въ его душ звонкими радостными напвами звучали слова Люси: — «я васъ люблю»; его сердце билось отъ ожиданія новыхъ и такихъ яркихъ впечатлній! Завтра!.. Уже завтра на поздъ и въ Марсель… Оттуда на пароход «Лаосъ» въ Джибути… А тамъ… пустыня… палатка… тропическое солнце, горы… скалы… и львы… львы..
Нервнымъ, ломающимся голосомъ, то, стоя въ углу у двери, то вдругъ подходя къ матери и цлуя ей руку, онъ разсказалъ все.
Все, кром напутственныхъ словъ Люси. О Люси не было сказано ни слова. Она осталась гд-то далеко, далеко въ уголк его сердца, куда не было доступа никому… даже матери.
Онъ кончилъ.
Завтра, въ одинадцать часовъ вечера, съ Ліонскаго вокзала, онъ детъ въ Марсель. Сегодня ихъ послдній вечеръ въ этомъ маленькомъ номер отеля!
— Мантыка-то, ты что же?.. Берешь съ собой? Аль нтъ? — раздался изъ угла хриплый, нарочно грубоватый голосъ…
— Мантыкъ!..
Коля покраснлъ до корней волосъ. Въ его голос послышались слезы и дрожали губы.
— Мантыкъ! Ты усумнился во мн… Но что я могъ сдлать? Я ду слугою… Меня берутъ, потому, что я умю говорить по англійски. Мантыкъ, пойми, родной, что я ничего не могъ сдлать для тебя.
— A длалъ ли что? Коля молчалъ.
— Ээхъ! — проскриплъ въ углу Мантыкъ. Это восклицаніе бичомъ ударило Колю. Оно было больне и оскорбительне пощечины. Коля совсмъ растерялся.
— Полно, Абрамъ, глупости болтать, — сурово сказалъ Селиверстъ Селиверстовичъ. — Чего надумалъ. Говоришь дуромъ, зря, чего самъ не понимаешь. Коля детъ за дломъ… Коля детъ слугою, потому что иначе нельзя… A теб… баловаться…
— Такъ про моего прадда, небось, не говорили, — проворчалъ сквозь зубы Мантыкъ.
— Съ кмъ себя сравнилъ! Ты стань, какъ онъ, тогда и говори… И времена не т… Стыдись.
Мантыкъ молчалъ. Онъ изъ своего угла разглядывалъ Колю. Нтъ, злобы, ненависти противъ друга у него не было… Но зависть была. Онъ сравнивалъ себя съ Колей.
«Щуплый Коля… Конечно, по-англійски, или по-французски говоритъ — мое почтеніе! Талантъ ему данъ. Да и дома въ Россіи, онъ разсказывалъ, бонны, да гувернантки учили, ну и маменька тоже, по русски, почитай, и не говоритъ съ дтьми… Да… все это такъ… Но только… Управится ли Коля, если на него, какъ на моего прадда, кинется левъ? Сможетъ-ли онъ схватить льва за заднія лапы и перебросить его черезъ себя? Какъ схватилъ и перебросилъ тигра мой праддъ?..
Мантыкъ покачалъ головой. Въ этомъ движеніи головы было сильное сомнніе.
«Ну, скажемъ, малый левъ… Такъ… котеночекъ… Пудовъ на шесть, не больше?.. Нтъ, ни за что не осилитъ… Погибнетъ тамъ Коля».
Въ комнат говорили. Наталья Георгіевна то волновалась, то умилялась подвигомъ Коли. Платокъ не разъ осушалъ ея глаза и уже намокъ слезами. Селиверстъ Селиверстовичъ подробно и длинно разсказывалъ Кол, какъ сдлать и вьючить животныхъ, какъ класть верблюдовъ, какъ ставить палатку, чтобы солнце въ нее не вошло, чтобы скорпіоны и тарантулы въ нее не залзли. Мантыкъ ничего не слушалъ. Свои были у него думы.