Мантык, охотник на львов
Шрифт:
Обладатель двухъ тысячъ двухсотъ сорока франковъ!
Онъ чувствовалъ себя милліонеромъ. Теперь ему все можно.
Но прежде всего къ Богу!
Будничная вечерняя служба окончилась. Въ церкви гасили огни. Человкъ пять бдно одтыхъ людей стояли въ первой половин, ожидая заказной панихиды. За царскими вратами было темно и, какъ та одинокая звздочка, что только что видлъ Мантыкъ, спускаясь съ мачты, — сверху, у иконы, горла лампада.
Мантыкъ прошелъ влво, къ «своему» образу, туда, гд Христосъ шелъ по водамъ, уча людей врить во всемогущество Божіе и въ силу вры. Онъ опустился на колни. Въ синей рабочей
Онъ не зналъ, какъ молиться. Но едва нагнулъ голову, сами собой вошли въ душу заученныя имъ отъ Селиверста Селиверстовича дивныя слова девяностаго псалма:
— «Ангеламъ Своимъ заповсть о теб, сохранити тя во всхъ путехъ твоихъ».
— «На рукахъ возмутъ тя, да не когда преткнеши о камень ногу твою».
И точно: — Ангелы подхватили его, когда сорвалась и съ жуткимъ гуломъ полетла на землю стремянка.
Мантыкъ молился дальше и видлъ въ каждомъ слов псалма великое откровеніе:
— «На аспида и василиска наступиши, и попереши льва и змія»…
Мантыкъ повторилъ про себя еще и еще разъ: — Попереши льва… льва… льва!..
Стало такъ спокойно и ясно у него на душ. Будто все открылось и стало понятно. И уже зналъ, что и когда будетъ длать.
Умиленный и освженный, съ омытой молитвою душою Мантыкъ всталъ, перекрестился, низко поклонился Христу — онъ видлъ Его въ эту минуту не изображеннаго на холст, но живого, все понимающаго и сочувствующаго ему, — и пошелъ изъ храма.
Куда теперь? Къ кому отъ Бога?
Конечно: — къ ддушк.
XX
СБОРЫ
Когда Мантыкъ халъ на метро къ ддушк, онъ обдумывалъ — сказать все сразу, или подготовить ддушку раньше, а потомъ, узжая, извстить его письмомъ. Мантыкъ уже твердо ршилъ: — онъ завтра же съ тмъ же вечернимъ поздомъ, съ какимъ похалъ Коля, и удетъ.
Дла было: — уйма.
Поговорить съ ддушкой: — это сегодня. Завтра утромъ — ружье, припасы, намнять на золото деньги. Попросить у Александра Ивановича подходящую карту. «Все концы-то какіе! Улица Тюрбиго у площади Республики, гд Мантыкъ видлъ магазинъ съ прекрасными бельгійскими ружьями — оттуда въ Отей — это часъ одной зды… Потомъ на Гаръ-де-Ліонъ… Въ полдень надо захать къ Галинк въ пансіонъ, потомъ… потомъ…»
Кружилась голова. Казалось, что онъ ничего не успетъ сдлать.
«Надо положиться на Бога. Богъ поможетъ»….
Ддушка поджидалъ Мантыка со скромнымъ ужиномъ..
— Припоздалъ, Абрамъ, — сказалъ онъ.
— Есть, ддушка… Работы было много… Да вотъ что я надумалъ, ддушка.
— Что, родной?
— Ъзжу я по всякой дорог и погод… Другой разъ и дождь ливнемъ захватить, промочитъ, и вожу я хозяйскія деньги, иногда и очень болынія, квитанціи, коносаменты, накладныя… Въ бумажник и потерять легко и промокнуть могутъ зря…
— Врно, Абрамъ… Эти мн ваши блузы, да портфелики, куда какъ не важная придумка.
— Вотъ я, ддушка, и надумалъ, что, если бы носить это въ пояс подъ блузой?
Селиверстъ Селиверстовичъ одобрительно посмотрлъ на Мантыка.
— A вдь есть… Есть! — сказалъ онъ.
— Что — есть, ддушка?
— Да туркестанская въ теб жилка. Это въ старину, въ степи, въ пустын деньги такъ возили на пояс.
34
Нижній въ талію сшитый однобортный кафтанъ легкой матеріи, надваемый горцами и кавказскими казаками подъ черкеску.
Значить: вотъ онъ — всегда при теб поясъ. И какіе пояса длывали! Ты его въ воде мочи хоть недлю, а онъ во внутрь себя воды не пропустить никакъ.
— Ддушка, а ты такой поясъ сдлать сумешь? — ласково спроси ль Мантыкъ.
— Не знаю, найду ли тутъ кожи подходящей.
— А если попросить у Безхлбнова въ его казачьей мастерской?!
— Славный человкъ Безхлбновъ. Душевный парень. Разв у него и сдлать теб?
— Сдлай милость, ддушка, — еще умильне сказалъ Мантыкъ.
— A сдлаю! — вдругъ оживился Селиверстъ Селиверстовичъ. — Ей Богу, сдлаю.
— А когда?
Мантыкъ былъ весь ласка и мольба. — Ну, когда?… Еще и подумать надо.
— Завтра.
— Завтра? Ишь ты какой прыткій. Можно и погодить.
— Самъ же ты, ддушка, училъ меня: — не откладывай до завтра того, что можешь сдлать сегодня. Годить-то и не приходится.
Селиверстъ Селиверстовичъ внимательно и зорко посмотрлъ въ глаза Мантыку. Точно хотлъ вс его мысли затаенныя прочитать. А мысли Мантыка уже унеслись далеко. Онъ переплывалъ въ нихъ какія-то широкія африканскія рки въ ддушкиномъ пояс. Крокодилы гнались за нимъ, но любовно сдланный ддушкой поясъ спасалъ его.
— Как-кой ты сегодня у меня, — сказалъ медленно Селиверстъ Селиверстовичъ, отводя глаза отъ Мантыка.
— Какой?! — тревожно спросилъ Мантыкъ.
— Нтъ ли лихорадки у тебя? Бда тутъ, если лихорадка. Пропадешь съ этими французами.
— Я, ддушка, совсмъ здоровъ.
Но Селиверстъ Селиверстовичъ уже думалъ о другомъ.
— Я его какъ сдлаю: на двухъ прочныхъ пряжечкахъ. Сошью изъ самой крпкой кожи и не очень широкій, такъ въ палецъ, и желтый, подъ тло. А съ двухъ сторонъ непромокаемые кармашики, значитъ, — одинъ для денегъ, другой для бумагъ.
— Ддушка, завтра сдлай.
— Да уже сказалъ: — сдлаю. Если у Безхлбнова кожу подобную найду. Придешь — на моей на подушк найдешь, если уйду уже на службу.
Селиверстъ Селиверстовичъ опять строго испытующе посмотрлъ на Мантыка и сказалъ сердечнымъ голосомъ. Тепло отъ этого голоса стало на сердц Мантыка.
— Абрамъ! Ты тово… Кол-то не завидуй. Самый большой грхъ есть зависть. Нтъ того грха зле, какъ зависть Отъ зависти и Россія погибаетъ.
— Я, ддушка, ничуть не завидую.
— Ну-ну! Ничего намъ, Абрамъ, неизвстно, ничего невдомо кому, что и какъ Богъ опредлитъ и положитъ. Можетъ, ты его еще во сто разъ счастливе будешь… Тоже слугою то идти, куда какъ не сладко. Еще какой баринъ ему попадется. Жить въ чужой земл, никого близкого не видя, это, Абрамъ Петровичъ, — планида не яркая… Такъ ты и не думай… Не завидуй ему никакъ….