Мантык, охотник на львов
Шрифт:
— «Пуда два не больше въ ней», подумалъ онъ и посмотрлъ на пантеру и на мальчика. Пантера повела два раза судорожно ногами и затихла. Желтые глаза покрылись пеленою смерти. Али вставалъ. Онъ былъ блденъ, по лицу текла кровь. Пантера успла ему разодрать щеку и шею, но раны были не опасныя.
Съ минуту Али стоялъ, шатаясь, потомъ понялъ, что произошло и бросился къ Мантыку. Онъ упалъ передъ нимъ на колни и, обнимая ноги Мантыка и плача, кричалъ, мшая арабскія, французскія и абиссинскія слова.
— О! гэта! Ты меня спасъ! Да благословить тебя Аллахъ!
Мантыкъ поднялъ мальчика и повелъ его къ ям, гд сохранилась вода. Туда же вскор пришелъ и Либэхъ. Онъ имлъ смущенный видъ. Онъ бжалъ, когда увидалъ, какъ пантера подмяла подъ себя Али.
Мантыкъ съ Либэхомъ промыли раны Али, и Мантыкъ,
Либэхъ раздобылъ гд-то крпкій корявый сукъ мимозы, къ нему привязали убитую пантеру и торжественно понесли въ ближайшее абиссинское селеніе.
IX
ПЕРВЫЙ ЛЕВЪ
Шкура пантеры, за дешево отданная шуму [56] деревни Лагаардинъ, вырученныя деньги тутъ же раздленныя между Либэхомъ и Али — ничего — себ — создали Мантыку расположеніе абиссинцевъ. Въ его честь былъ устроенъ пиръ. Пришли жители окрестныхъ поселеній, абиссинцы — помщики, галласы — рабы и дикіе данакили, дти обширной Данакильской степи. Пили пряное и хмльное абиссинское питье тэджъ, обильно ли абиссинскія хлбныя лепешки изъ полусырого тста. — инжиру*), ли баранину и баріанью печенку, весело смялись, скаля ослпительно блые зубы и орали боевыя псни и громче всхъ оралъ съ ними счастливый Мантыкъ.
56
Шумъ — староста деревни. Тэджъ — хмльное питье въ род пива, мутно-желтое, приготовляемое изъ растенія — тэллы. Инжира — хлбныя, круглыя лепешки, вязкаго, полусырого тста.
Въ конц пира, потрясая круглыми щитами и копьями, размахивая кривыми саблями съ широкимъ лезвіемъ, разввая блыя шамы, топая босыми ногами и вздымая по площади пыль, танцовали воинственныя пляски, изображали бой, гонялись другъ за другомъ, припадали на колни, стучали мечами и саблями о щиты.
Мактыкъ танцовалъ съ увлеченіемъ и пыломъ. Съ дикарями пустыни онъ и самъ сталъ, какъ дикарь. Съ краснымъ, потнымъ, темнымъ отъ загара лицомъ, полуголый, онъ носился среди абиссинцевъ, пьяный отъ счастья и кричалъ, какъ они, гортаннымъ голосомъ:
— Оріа самой гэта! Малькамъ…. Бузу малькамъ…. Маляфья!... [57]
А потомъ степенно сидлъ у костра рядомъ съ шумомъ деревни и двумя баламбарасами [58] — одинъ старый, сдой со слдами тяжелыхъ ранъ, срыми рубцами проступавшими на черномъ тл, другой молодой, гибкій, статный, точно статуя древняго бога, и слушалъ ихъ похвалы и лесть. Онъ открылся въ припадк откровенности имъ, что онъ — московъ — Русскій.
— Абеша хорошо знаютъ москововъ, — медленно, прикрывая ротъ шамою, говорилъ старый баламбарасъ. — Абеша любятъ москововъ и ихъ великаго благо Джонъ-Хоя… Первое за то, что, когда у насъ была война съ Итали, и было очень много раненыхъ и больныхъ по всей земл, великій Русскій Джонъ-Хой прислалъ своихъ хакимовъ съ генераломъ Шведовымъ — и т хакимы больныхъ исцляли, раненыхъ врачевали. [59]
57
Охъ, благородный господинъ! Хорошо! Очень хорошо. Отлично.
58
Баламбарасъ — младшій военный чинъ въ абиссинскомъ войск — поручикъ по нашему.
59
Когда въ 1895 году у абиссинцевъ была война съ итальянцами, въ столиц Абиссиніи случайно находился Русскій путешественникъ, бывшій офицеръ, Харьковскій помщикъ, Леонтьевъ. Онъ далъ мудрые совты тогдашнему негусу Менелику II, и абиссинцы подъ Адуей на голову разбили истомленное зноемъ и тяжелымъ походомъ итальянское войско. За это Менеликъ отличилъ Леонтьева, сдлалъ его абиссинскимъ графомъ и подарилъ ему земли.
Старый
— Гляди… Это они меня сшили. Былъ я изрубленъ, какъ негодные мхи и истекалъ кровью, и хакимъ Бровцынъ меня сшилъ, вылчилъ и выходилъ. Да будетъ благословенно его имя! Да поможетъ ему святая Маріамъ и святой Георгіосъ! Та знаешь Бровцына?
Но Мантыкъ не слыхалъ про доктора Бровцына.
— Второе…, продолжалъ, пожевавъ губами старый баламбарасъ, — московъ Леонтьевъ своими мудрыми совтами помогъ нашему негусу Менелику II побдить Итали… И еще знавалъ я, въ дни молодости, москова Булатовича, котораго мы звали — «человкъ — молнія», такъ шибко онъ здилъ на лошадяхъ. Въ девять дней отъ Аддисъ-Абеба до моря… Очень былъ смлый на войн и охот человкъ. Онъ много убилъ слоновъ и львовъ и негусъ Менеликъ II его очень любилъ. Онъ произвелъ его въ свои офицеры. Онъ подарилъ ему золотой лемптъ и столько золотыхъ цпочекъ въ уши, сколько онъ убилъ львовъ, онъ украсилъ его голову львиною гривою и далъ ему круглый щитъ съ золотыми пластинками, вс отличія, какія только можетъ имть воинъ абиссинецъ получилъ человкъ-молнія Булатовичъ!
Мантыкъ таялъ, изнемогалъ отъ этихъ разсказовъ. Въ молодой груди бурно колотилось сердце. И онъ будетъ, какъ «человкъ-молнія». Онъ будетъ — «человкъ-истребитель львовъ». Въ его ушахъ цлыми кистями будутъ висть золотыя цпочки.
Тогда же Русскій Императоръ Николай II, сожаля о гибели многихъ раненыхъ абиссинцевъ и итальянцевъ, не имвшихъ никакой медицинской помощи, послалъ отрядъ Русскаго Краснаго Креста съ генераломъ Шведовымъ во глав. При отряд былъ лихой офицеръ Л. Гв. Гусарскаго полка поручикъ Булатовичъ, онъ остался въ Абиссиніи, принялъ участіе въ войн абиссинцевъ съ галласами, поразилъ абиссинцевъ своею храбростью и особенно быстротою, съ которою онъ переносился съ одного мста на другое. Абиссинцы очень любили его и назвали: «человкъ-молніяж
Эта жизнь, съ вечерними бесдами у потухающаго костра, и полнымъ мсяцемъ, медленно поднимающимся изъ-за черныхъ горъ, съ серебристой дымкой тумана надъ безконечнымъ просторомъ степи плоскогорья, смолистый запахъ дымка очаговъ абиссинской деревни, эти простые черные люди — казались Мантыку такимъ прекраснымъ, вольнымъ и хорошимъ міромъ. Такъ легко дышалось свжимъ воздухомъ Африки. Такимъ маленькимъ и ничтожнымъ казался громадный, суетливый Парижъ.
Простота москова Мантыка, его готовность всмъ подлиться, что онъ имлъ, разсказы Либэха о его мткихъ выстрлахъ, разсказъ Али о томъ, какъ Мантыкъ его спасъ — создали Мантыку по всей пустын славу охотника необычайнаго, дйствительно подобнаго славному Булатовичу — «человку-молніи».
Съ этого вечера къ нему стали приходить, его стали отыскивать люди, чтобы сказать ему, какъ нкогда въ Сыръ-Дарьинской пустын говорили киргизы о тиграхъ его прадду, что тамъ левъ задралъ быка, тамъ леопардъ сълъ козленка, и Мантыкъ спшилъ искать дорогого звря.
Нелегко было найти и настигнуть льва въ этомъ громадномъ Африканскомъ простор.
Абиссинская деревня въ пустын стояла оазисомъ. На холм, въ сторон круглая хижина побольше и надъ нею, на желзномъ шпил, большое блое страусовое яйцо, Это — церковь. Вокругъ нея нсколько банановъ мечутъ ярко зеленое пламя своихъ листьевъ-гигантовъ и изъ-за нихъ тяжелая кисть золотистыхъ плодовъ долитъ къ земл, свисаетъ и прячется въ листв. Тропинка красной земли спускается къ деревн: нсколькимъ хижинамъ, окруженнымъ камышевымъ тыномъ. Кругомъ поля желтой дурры, и за ними сразу степь. Зимняя трава въ степи высохла. Сухіе листья, метелки смянъ перепутались, составили такую стну по поясъ, что черезъ нее нелегко продираться.
Шуршитъ, шелеститъ сухая трава, пугаетъ звря. Мантыкъ погружался въ нее на десятки верстъ. Онъ видлъ въ ней чудеса Божьяго міра.
На зар, зоркимъ, приспособившимся къ дали глазомъ Мантыкъ увидалъ среди необъятной степи, подъ рощей мимозъ, табунъ зебръ. Головъ пятнадцать полосатыхъ лошадокъ мирно паслось подъ деревьями. Зебры тихо бродили, опустивъ головы, согнувъ шеи съ точно подстриженной ежикомъ гривою.
Мантыкъ знакомъ руки остановилъ Либэха и Али.
Мантыкъ легъ и, опираясь локтями, змею, поползъ по трав. Жадными глазами мрялъ разстояніе до зебръ. Трава вдругъ прекратилась. Пошли пески. Мстность стала открытой.