Мантык, охотник на львов
Шрифт:
Ни одного корабля не было на рейд. Отъ берега черными точками отделилось десятка три маленькихъ узкихъ лодочекъ и быстро приближалось по спокойнымъ водамъ къ «Лаосу».
Пароходъ издалъ глухой ревъ и застопорилъ машину. Море заголубло подъ винтомъ и покрылось блымъ перламутромъ пны.
Стали отдавать якорь.
Пассажиры наполнили палубу и тснились у бортовъ.
Узкія лодки туземцевъ, — «пироги», окружили пароходъ. Въ лодкахъ сидли черные люди, одтые въ блые холщевые штаны, не доходившіе до колнъ. На однихъ лодкахъ были наложены страусовыя перья, пестрыя шкуры леопардовъ и
Тамъ сидли полуголыя дти — мальчики лтъ 10-15-ти. Они причалили къ бортамъ, какъ обезьяны, ловко цпляясь за якорныя цпи, забрались на палубу, звонко и назойливо крича: — A la mer! `a la mer… Un sou… deux sou… `a la mer, — [50]
Они кидались съ бортовъ парохода внизъ головою въ воду, исчезали въ вспненной глубин, гд на мгновеніе показывались ихъ розовыя пятки и появлялись на поверхности курчавыми черными головами, улыбаясь задорной улыбкой и сверкая ровными блыми зубами и блками черныхъ лукавыхъ глазъ.
50
Въ море! въ море! Копйку! Дв копйки! въ море!
Пассажиры бросали въ воду мелкія монеты.
Мдныя и никкелевыя «су» летели за бортъ и за ними, какъ лягушки съ горы, съ бортовъ парохода кидались голые мальчишки. Темныя тла скрывались въ зеленоватомъ сумрак океана и вдругъ выскакивали на поверхность. Въ зубахъ, а потомъ въ рук мальчики показывали пойманную въ глубин монету.
Иные смлые мальчики забирались на бортъ второй палубы и бросались съ этой громадной высоты въ воду. Лодки стояли, одни у борта, другія неподалеку отъ парохода, служа мстомъ отдыха пловцовъ.
Въ ожиданіи, когда подойдутъ баркасы для отвоза на берегъ пассажировъ, Коля, собравшій и вынесшій къ сходнямъ багажъ англичанъ, стоялъ у борта и смотрлъ въ толп французовъ на смлую и красивую игру въ вод черныхъ дтей.
Вдругъ подл него кто-то сказалъ:
— Смотрите, блый… блый… Честное слово, блый.
И другой спросилъ:
— Гд, гд?..
— Да вотъ сейчасъ неловко такъ бултыхнулся въ воду. Я сразу замтилъ, что это — не то. Думалъ не сорвался ли кто въ воду. Нтъ… плыветъ отъ парохода. Къ лодк.
— Странно… Я не вижу.
— Да вонъ… У второй лодки влво, гд сидитъ одинъ.
Коля посмотрлъ туда, куда показывалъ его сосдъ. На мгновеніе увидалъ, дйствительно, будто блое тло человка, карабкавшагося въ лодку. Онъ сейчасъ же съ головой завернулся въ блый плащъ и лодка пошла къ берегу.
— Это вамъ такъ показалось, — сказалъ тотъ, кто спорилъ съ увидавшимъ благо. — Это солнце отсвчиваетъ и вода отражаетъ. Вонъ и тотъ кажется блымъ, а вотъ повернулся и черный. Откуда можетъ взяться тутъ блый? И станетъ блый тутъ плавать? Блыхъ, говорятъ, акулы дятъ, а черныхъ не трогаютъ.
— Да, можетъ быть… Вы правы… Показалось.
Коля, смотрвшій, какъ удалялась отъ парохода лодка, такъ и не могъ ршить, сидлъ ли тамъ, закутавшись въ простыню, блый или черный?
V
МНОГО ЛИ ЧЕЛОВКУ НАДО?
Мантыкъ….
«Красть — это большевизма Это куда какъ скверно. Это отвратительно… Но я заплачу… Столько — то у меня найдется».
Мантыкъ, питаясь не каждый день, томимый голодомъ и жаждою, въ нестерпимой жар, едва не задохшійся, страдая отъ качки, на угляхъ, добрался до Джибути. Онъ дождался, когда раскрыли борта угольнаго трюма, осторожно высмотрлъ, что происходитъ, прислушался къ крикамъ «а ля меръ», выждалъ минуту, когда никого не было близко и бултыхнулся въ море. Безумно смлый планъ, разсчитанный на то, что бднякъ бдняка по глазамъ понимаетъ, что онъ въ душ такой же простой дикарь, какъ и т, что плавали въ вод и его поймутъ, созрлъ въ его голов. Онъ зналъ отъ Александра Ивановича, что акулы хватаютъ блыхъ. Но было не до акулъ. Да и вра въ чудо Божіе, въ Его Промыселъ не угасала въ Мантык.
— По вод пойду… и ничто!» — думалъ онъ, прыгая въ воду. — «Ангеломъ прикажетъ и подхватятъ меня на крылья и доставятъ куда надо».
Прыгнулъ смло, окунулся въ теплую, плотную воду, выплылъ и поплылъ къ лодк, что была подальше. Мантыкъ понималъ, что онъ — блый, а они — черные, и что онъ примтенъ, и потому торопился, и плылъ, глубоко погрузившись въ воду. Быстро взобрался въ лодку, схватилъ лежавшій на дн чей-то блый плащъ и закутался имъ съ головою. — Увидали — пропалъ. Не увидали — ладно, нуда и такъ и этакъ выкручусь. Весело было у Мантыка на сердц!
Противъ него, на веслахъ, сидлъ очень худой, темнокоричневый парень лтъ восемнадцати. Курчавая голова была покрыта блой глиной. Темное лицо улыбнулось блыми зубами. Мантыкъ осмотрлъ худощавое сложеніе дикаря, тонкія, точно плети, руки и худыя ноги и быстро сообразилъ: — «я сильне его».
Мантыкъ оскалилъ крпкіе зубы и улыбнулся самой привтливой улыбкой. Собралъ въ памяти вс слышанныя имъ въ послдніе дни абиссинскія слова и выпалилъ ими:
— Уракатъ… негусъ негусти… бакшишъ… [51]
51
Бумага… негусу (его величеству)… дамъ на чай!
Досталъ изъ кармана на пояс золотую двадцатифранковую монету и показалъ дикарю.
Дикарь сомаліецъ по абиссински не зналъ. Но онъ понялъ два слова — «негусъ» и общевосточное «бакшишъ». Онъ улыбнулся и кивнулъ головою въ знакъ того, что Мантыкъ можетъ располагать имъ.
Мантыкъ показалъ рукою на берегъ. Не на молъ, отъ котораго отчаливала блая шестивесельная шлюпка агента пароходнаго общества и гд готовились къ отплытію большіе катера, чтобы забрать пассажировъ и ихъ багажъ, а на песчаную полосу берега немного въ сторон отъ города. Дикарь понялъ его. — Франкъ? — спросилъ онъ его. — Итали?