Марево
Шрифт:
— За что меня-то въ опалу?
— А вотъ за то, что вы этимъ самымъ тономъ говорите и съ ними, и со мной, со всякимъ! По моему, ужь лучше быть отъявленнымъ плутомъ; по крайней мр знаешь, съ кмъ дло имешь. Но аще будете ни теплы, ни холодны…. такъ что да это по вашему?… изблюю васъ изъ устъ моихъ.
И Бронскій принялся говорить въ дух такой нетерпимости, что Русановъ ршился уступить поле противнику и удалился въ уголокъ. Бронскій громилъ все сплеча, говорилъ съ жаромъ; въ голос слышалась правда. Онъ далъ полную волю негодованію и накопившейся желчи. Отъ
— Куда мы идемъ! восклицалъ онъ:- есть ли у насъ просвщенные вожаки? Какая у насъ наука? Понюхаетъ того, другаго, заглянетъ въ дв-три книжонки и пошелъ благовстить съ каедры!
А Владиміръ наблюдалъ издали за впечатлніями слушателей. Анна Михайловна сидла, сложа руки, не спуская глазъ съ сіятельнаго гостя, и только изрдка съ улыбкой поглядывала на другихъ: дескать, вотъ какіе люди къ намъ здятъ! Авениръ копался въ журналахъ и поднималъ голову только при высокихъ нотахъ. Юленька, къ которой Бронскій чаще всхъ обращался, дйствовала мимикой, стараясь выказать сочувствіе красот слога. Инна лежала на козетк, поглаживая усвшагося подл Лару; но глаза ея свтились, вспыхивали при неожиданныхъ оборотахъ рчи, и по этимъ взглядамъ, по неожиданному жесту, Русановъ видлъ, что она не пропускаетъ ни одной сколько-нибудь замчательной мысли. Онъ очень хорошо зналъ привычки Бронскаго, понималъ, что тотъ не даромъ это длаетъ. "Которая же изъ двухъ?" Вотъ въ чемъ вопросъ!
— Ни на чемъ нельзя остановиться, кончилъ Бронскій:- нтъ ни одного отраднаго явленія!
— Въ чемъ же спасенье? сказалъ Русановъ, подходя и облокачиваясь на столъ.
— Спасенье? — Бронскій тоже всталъ и прямо смотрлъ ему въ лицо. — Ага! Вотъ что! Доктрину имъ подавай! Формулы для жизни!
— Да, твердо сказалъ Русановъ, — и хорошую доктрину! Дльныя формулы!
— Дайте срокъ, дадутъ вамъ и доктрину, и дйствовать научатъ, а теперь пока мы можемъ высказаться только такой душ, которая совмстила бы въ себ жаръ расплавленнаго желза съ молчаніемъ гробовой плиты….
— Помилуй Богъ, какіе страхи! съ улыбкою сказалъ Русановъ. — Скажите, графъ, что это за охота…. — Онъ чуть не сказалъ: "дурачить себя…." — Что это за охота длать изъ себя какого-то сфинкса?
Бронскій сдвинулъ брови, и, кто знаетъ, чмъ кончился бы споръ, еслибы не вмшалась Инна.
— А я вотъ разгадала этого сфинкса, сказала она поднимаясь. — Что такое значитъ dow'odca?
Бронскій вспыхнулъ, и обвелъ всхъ безпокойнымъ взглядомъ.
— Мн кажется…. началъ было онъ.
— Мн кажется, перебила Юленька, — завтра все-таки надо устроить кавалькаду, графъ.
Русановъ расхохотался, и разговоръ принялъ другое направленіе.
Посл ужина, вс вышли провожать гостей. Двое дворовыхъ съ трудомъ удерживали графскаго коня, покрытаго тигровымъ вальтрапомъ: блая пна капала съ мундштука: онъ рылъ землю ногой, и, храпя, косился на дрожащее пламя свчи. Графъ, чуть коснувшись чолки, сидлъ уже въ сдл, а конь, почувствовавъ себя на свобод, взвился было на дыбы, но тотчасъ сталъ какъ вкопаный
— Вы не злитесь на меня? говорилъ графъ, вызжая изъ воротъ.
— Ничуть: вы испортили мн вечеръ, вотъ и все!
— Фу, какъ вы поэтически выражаетесь!
— У васъ научился…. Вамъ налво?
— Да, не по пути. До завтра?
— До завтра.
Владиміръ, пріхавъ домой, тотчасъ кинулся на приготовленное ему ложе, и погасилъ свчу. Мухи озадаченныя внезапною темнотой, подняли неистовое жужжанье, бились въ потолокъ, лзли въ глаза и насилу, насилу успокоились. А онъ все не могъ заснутъ, ворочался съ боку на бокъ и освобождалъ себя вздохомъ какъ изъ бочки. Старый майоръ слушалъ, слушалъ; наконецъ потерялъ терпнье….
— Да что съ тобою?
— Мухи, дяденька, жалобно отвтилъ племянникъ.
— Кавуръ! сказалъ дядя.
— Ну, Юльчикъ, говорила Анна Михайловна, сидя у постели дочери, — поцлуй меня, такихъ успховъ я отъ тебя и не ожидала! Ты просто обворожила графа!
— Что вы, maman! Мн стыдно! Сказала та, потупивъ глазки и позируя въ живописномъ дезабилье, охватывавшемъ ея роскошныя формы.
— Да какъ и не обворожить! Какъ и не обворожитъ этакой красавиц! Только ты ужь больно проста, надо посмлй, да понжнй.
— Какъ это можно, maman! При всхъ-то? Наедин съ нимъ я могу быть понжне, а при другихъ нельзя и виду показать…
— Графинюшка ты моя! Гд мн учить? Ты умнй меня!
— Не правда ли, maman, какое громкое имя: графиня Юлія Бронская? Я непремнно упрошу его провести медовый мсяцъ въ Париж…
— Разв я теб наскучила? Говорила Анна Михайловна:- мн бы только порадоваться на васъ…
— Мы скоро вернемся, maman, право скоро… Какъ вы думаете, можетъ онъ къ внцу сдлать мн головной уборъ изъ золотыхъ розъ съ брилліантами вмсто росы? Недурно вдь?
— Какое-жь въ этомъ сомнніе!
— То-то. Я не хочу его раззорять…
Он распрощались, но на порог Анна Михайловна остановилась въ раздумьи.
— А ты, душечка, вотъ что еще. Ты напрасно Ишимова-то совсмъ отпихнула. Хорошо, какъ Богъ дастъ графа, а то не ровенъ случай. Да и графъ приревнуетъ, и это лучше.
— Fi, maman!… Ишимовъ! сказала дочка, выставивъ губку. Она это переняла у Бронскаго.
На другой день графъ Бронскій и Русановъ опять встртились на хутор Горобцовъ. Только спала жара, графскіе берейторы подвели лошадей къ крылечку. Графъ хлопоталъ около Юленьки, и усаживалъ ее на сдло.
Русановъ подошелъ къ Инн.
— Не трудитесь, beau chevaler, я сама сажусь на лошадь.
Она стала горячить воронаго коня, и поскакала впередъ.
Русановъ за ней, любуясь ловкостью и непринужденностью, съ какою она держалась на сдл: точно она всю жизнь ничего другаго и не длала….
— Васъ узнать нельзя, говорилъ онъ, едва поспвая за ней:- вы сегодня такъ веселы, такъ оживлены!
— Забудьте мою брюзгливость, которая, я думаю, порядкомъ надола вамъ! Вы ея больше не увидите…