Марево
Шрифт:
— Та панъ.
— А этотъ что жь тутъ разсказывалъ?
— Та кто е знае? Катъ зна що. Каже, щобъ панамъ вры не давать, бо паны брешуть….
— А самъ-то онъ не панъ стало-быть? якъ же?
— Та звстно що панъ, слышались голоса.
— Какъ же вы его слушаете? Ще зовсмъ дитина…
— Та хиба мы що знаемо… Тилько бъ намъ отдали тію волю, що царь давъ!
— Какую жь такую?
— Та тутъ чоловкъ, якійсь, приходивъ, то читавъ іі, говорилъ Остапъ.
— Положеніе что ли?
— Ни, та не така, съ золотыми птыцями…
Подъхали дрожки, Ишимовъ,
— Чего вы буяните?а? Бунтовать?а? Непокорство власти? Неповиновеніе законному правительству? а?
Толпа опять собралась и загудла.
— Ащо се за чоловкъ, началъ паробокъ, — якій се чоловкъ?
— Какъ, ты не знаешь меня? меня? Я мировой посредникъ!
— Хай насъ разумній панычъ разсудитъ, волновалась громада.
— Будьте съ ними поласкове. Ну, какіе они бунтовщики, сказалъ Русановъ по-французски Ишимову.
Они оба принялись разспрашивать крестьянъ, и вотъ что открылось. Хуторъ Конона Терентьевича примыкалъ къ пруду, находившемуся въ общемъ владніи съ двумя, тремя смежными владльцами. Скупой и разчетливый Горобецъ хотлъ заставить крестьянъ гатить ему плотину, толкуя имъ съ "положеніемъ" въ рукахъ, что это есть ихъ священная обязанвость. Они отвчали, что мельница его, ему и гатить приходится, а если онъ позволитъ имъ рыбу ловить, такъ примутъ на себя работу. — Рыбы вамъ не видать! крикнулъ Кононъ Терентьевичъ:- А у васъ латаковъ {Лопатки водянаго колеса.} не будетъ, сказалъ Остапъ, разумя, что ихъ водой снесетъ, когда греблю предоставятъ самой себ. Кононъ Терентьевичъ принялъ это за угрозу раззорить ихъ, погрозился высчь виновныхъ, и послалъ за посредникомъ. А панычъ Миколо прибжалъ на хуторъ, собралъ громаду, началъ говорить о полученной имъ грамот съ "золотыми птыцями", совтовалъ настойчиво требовать права на рыбную ловлю, общался не выдавать ихъ; сообщалъ, что помщики возстаютъ на царя за отмну крпостнаго права, а потомъ, явясь къ ничего-нечаявшему дяд, какъ громомъ поразилъ его встью, что на хутор возстаніе, и онъ по вол народной уполномоченъ объявитъ плантатору приговоръ изгнанія. Перепуганный философъ едва могъ велть закладывать лошадей и, прозжая по улиц, не осмлился даже поднять сорванной втромъ шапки.
— Вдь nec plus iltra, говорилъ Русановъ посреднику, — нечего сказать, подвизаются любезные соотечественники!
Ишимовъ почувствовалъ неловкость при вид смиренно стоявшей толпы народа. Ему стало совстно своего дебюта…
— Надюсь, продолжалъ Русановъ, — что вы не допустите ни до какихъ серіозныхъ послдствій.
— Конечно, конечно! А это что жь такое?
Къ селенію на полныхъ рысяхъ, пики въ руку, подъзжалъ эскадронъ уланъ.
— Батько вашъ, взмолились крестьяне, — заступись! и повалились Ишимову въ ноги.
— Ступайте по домамъ, по хатамъ! крикнулъ онъ, весьма довольный исходомъ дла.
Въ нсколько минутъ улица опустла, и потомъ наполнилась вооруженными всадниками.
— Стой, равняйся! скомандовалъ начальникъ, и молодцовато подскакавъ къ слдователямъ, осадилъ коня.
— Здсь возстаніе? спросилъ онъ, осматриваясь.
—
— Позвольте, позвольте, говорилъ Бронскій, вылзая съ исправникомъ изъ тарантаса:- здсь были подсылаемы возмутительныя грамоты….
— Да? сказалъ военный, крутя усы.
— Это ужь мое дло, ротмистръ, обратился къ нему исправникъ, мущина среднихъ лтъ, съ грустнымъ выраженіемъ лица. Густые русые усы намекали, что онъ былъ изъ отставныхъ военныхъ.
— Это изъ рукъ вонъ, ворчалъ графъ:- ряды все покрыть за деньги.
— Не нравится мн этотъ господинъ, говорилъ исправникъ, взявъ подъ руку Русанова и отходя въ сторону:- прискакалъ ко мн такой веселый, точно онъ въ театръ собирался смотрть, какъ мы по народу станемъ стрлять…. Какъ вы думаете, опасности не будетъ отпустить команду?
— Никакой, клянусь честью, говорилъ Русановъ, пожимая ему руку. — Вы-то что же будете длать?
— Я жду судебнаго слдователя; тутъ подметные листы были, грустно усмхнулся исправникъ:- опять придется драть неповинныя спины! А все наши гуманные господчики кутятъ на чужія денежки!
— Слдовало бы угостить ребятушекъ водкой, подошелъ Ишимовъ, указывая на солдать. — Милости просимъ въ домъ, господа, за отсутствіемъ хозяина!
Исправникъ усмхнулся. А Русановъ шепнулъ Ишимову, что слдственная коммисія у истца не останавливается. Тотъ очень сконфузился….
Русановъ вошелъ въ комнаты и нашелъ паныча Миколу, беззаботно лежавшаго на диван съ Pucelle d'Orl'eans въ рукахъ.
— Ну-съ, юный революціонеръ, пока вы замняете хозяина, распорядитесь дать солдатамъ вина. Слышишь? прибавилъ онъ дворовому. Тотъ побжалъ исполнять приказаніе.
— Какъ вы думаете, важно проговорилъ гимназисть:- что для чего существуетъ: правительство для народа или народъ для правительства?…
— Ршить этого не берусь, посмивался Русановъ, — а нагляднымъ образомъ, такъ и быть, докажу.
— Ваше поведеніе было отвратительно, гадко, подло! кричалъ революціонеръ.
— И еще того хуже будетъ, невозмутимо проговорилъ Русановъ, запирая его на ключъ.
Между тмъ у Горобцевъ шелъ торжественный обдъ. Пріхалъ майоръ, и узнавъ о прибытіи племянника, предвкушалъ радость свиданія.
Кононъ Терентьевичъ, которому Анна Михайловна сообщала о предстоящей свадьб, тоже развеселился и даже покусился на пирогъ съ цыплятами.
— Нтъ, боюсь, тотчасъ прибавилъ ипохондрикъ. — Пирогъ очень хорошъ, только ингредіенты не дожарены….
Инна покатилась со смху, а фразеологъ обидлся и спросилъ о причин веселости.
— Да какъ же, помилуйте, дяденька! цыплятъ ингредіентами звать, на что это похоже?
— Въ тридцатыхъ годахъ мыслили, что они отъ этого вкусне бываютъ, объяснилъ Авениръ.
Докторъ, человкъ почтенныхъ лтъ, съ лысою головкой и солиднымъ брюшкомъ, тоже посмивался. Дв его дочери строили Авениру глазки. Подали кофе, и ухавшіе гости все не возвращались. Наконецъ, часовъ въ шесть, подкатили дрожки Ишимова; за нимъ два всадника.