Марево
Шрифт:
"А знаешь что? Не придетъ ли теб фантазія къ осени-то, какъ бывало, эмигрировать изъ Москвы? Несись сюда: край преинтересный по части ландшафта и жанра. Можетъ-быть палящіе лучи юга разогрютъ твое мраморное сердце! Пожелай успха въ предстоящемъ ршительномъ объясненіи твоему преданному другу Владиміру Русанову. 1862 г. 27 августа."
На конверт Русановъ написалъ адресъ: "ея высокоблагородію, Мальвин Францовн Штейнфельсъ. Въ Москву. На Молчановк, въ приход Николы что на Курьихъ Ножкахъ, въ собственномъ дом. Весьма нужное."
Наконецъ, наступилъ день,
— Ага, испугались! сказала Инна, грозя ему:- ну теперь ршительно не помстимся! Владиміръ Иванычъ непремнно опрокинетъ лодку; позжайте, отважные мореплаватели…
Графъ, поддерживая Юленьку, сталъ опускаться къ пруду.
— А вы извольте занимать новорожденную; сегодня я совершеннолтняя, и потому желаю капризничать….
Русановъ смутно чувствовалъ, что приготовленныя рчи испарились или по крайней мр оказались такими же годными, какъ дловая бумага, которую изорвали на мелкія кусочки.
— Посмотрите что мн графъ подарилъ! Она подала ему уютное, стереотипное изданіе Мицкевича и альбомъ фотографическихъ карточекъ. Русановъ прислонился къ дереву и перелистывалъ портреты, усиливаясь пріобрсть обычный contenance.
— Все запрещенные? опросилъ онъ, улыбаясь.
— Вс до одного, также отвтила она.
— А это чей? Какое славное лицо!
— Еще бы: это другъ моего отца, Кошутъ…
— Другъ вашего отца?
— Да, отецъ мой тамъ былъ въ 1848 году. Здсь есть и портретъ моего отца.
Русановъ глядлъ на нее во вс глаза.
— Да-съ, отецъ подальновиднй вашего дядюшки понималъ блые мундиры… Хотите, я вамъ прочту что-нибудь.
Она начали поэму Dziady. Русановъ слушалъ, а въ голов бродило другое. Солнце такъ и палило, ярко просвчивая въ разноцвтныхъ георгинахъ, красномъ мак, опьяняющій запахъ цвтовъ доносился теплымъ втеркомъ, пчелы жузжали на паск, по трав бжали тни облаковъ… Онъ глядлъ на Инну и сердце въ немъ билось, билось… Какъ она близко сидитъ! Спуститься бы вотъ передъ ней на колни, спрятать голову въ складкахъ платья и ждать приговора! А если все испортишь?… Вдругъ Инна
— Ну что я прочла? сказала она, инквизиторски смотря на него.
Русановъ совсмъ растерялся.
— Похвально! похвально! проговорила она.
— Да, вдь я не понимаю по-польски, силился оправдаться несчастный…
— Что жь вы не скажете?
— Чтобы вы замолчали-то?
— Да что вы такой юродивый нынче?
— Я получилъ мсто секретаря, отвтилъ онъ какъ нельзя боле впопадъ.
— Такъ скоро?
— Должно-быть отличился какъ-нибудь…
Инна расхохоталась.
— Постойте, у меня до васъ большая просьба…
— Приказывайте…
— Вотъ видите, вы у насъ какъ свой, начала Инна, — и лицо ее приняло озабоченное выраженіе;- вы, я думаю, замтили, что графъ не равнодушенъ къ сестр?
— А! удивился Русановъ.
— Возьмите на себя трудъ поговорить съ ней объ этомъ…
— Но почему же вы сама не хотите?
— Въ томъ и дло, что я ужь пробовала намекать, но тутъ поднялся такой гвалтъ, меня заподозрили въ желаніи разстроить свадьбу…
— Что жь я ей долженъ сказать?
— Вы постарайтесь ее уврять, что графъ и не думаетъ на ней жениться, что ей не слдуетъ такъ увлекаться, не узнавъ его намреній… вдь ей же, бдняжк, плохо прядется! Въ этомъ случа прямая обязанность наша остановить ее…
— Но почему жь вы это знаете?
Инна помолчала.
— Послушайте, сказала она съ разстановкой, — замчали вы, чтобъ я когда-нибудь лгала?
— Никогда, съ жаромъ отвтилъ Русановъ.
— Поврьте же мн на слово. Больше я ничего не могу сказать…
— Нтъ, какъ хотите, такого порученья я не беру на себя…
— Не хотите врить?
— Не то, Инна Николаевна. Какъ мн разбивать чужія надежды, когда я самъ…
— Что самъ?
— Когда я самъ врю въ свою звзду… — Русановъ проклялъ свой языкъ.
— Что жь, это хорошо надяться на звзду… На какой лент? На голубой, али хорошо и на красной?
— Эта звздочка даетъ мн силу трудиться… льетъ живительные лучи, говорилъ онъ все боле и боле конфузясь, полушутливымъ, полусеріознымъ тономъ.
— Вотъ какая славная! Только отсталая, слдуетъ теоріи истеченія свта. Гд жь она, въ Москв?
— Инна Николаевна…
— Какъ ее зовутъ?
— Инной, бухнулъ Русановь.
Она вскочила, и смряла его взглядомъ.
— Признаюсь, такого сюрприза и въ день рожденья не ожидала. Что съ вами? говорила она, вглядываясь въ его лицо:- Такъ это правда? правда?
— Ложь?… При васъ? не помня себя, говорилъ Русановъ съ сіяющими глазами.
Инна измнилясь въ лиц и подалась назадъ.
— Что я надлала? проговорила она, — уйдите, оставьте меня на минуту….
— Инна, говорилъ Русановъ, — отдайте мн вашу руку, вашу дорогую руку… — И, не совладавъ съ собой, онъ схватилъ ея руку и прильнулъ горячими губами…
— Владиміръ… Иванычъ, успокойтесь… Въ какое положеніе вы меня ставите!…
— Инна!
— Поймите меня… Я не могу быть ничьей женой. Этого нельзя… нельзя, Владиміръ…