Марево
Шрифт:
— Да ужь что вамъ за дло! Нравится ли, нтъ ли, а вотъ наша молодежь начинаетъ таки говорить на родномъ язык.
— Вы стало-быть раздляете надежды хохломановъ?
— Да, вы не ругайтесь, я вамъ опять окажу, духа времени вамъ по своему не перевернуть.
— Что такое духъ времени? Это ужь для меня и совсмъ непонятно.
— А вотъ оно что! Вы просто оригинальничать изволите… Ну, теперь все понятно!
— Нтъ, не шутя, Инна Николаевна, что такое духъ времени? Вы вотъ, вроятно, представительница его; ну, а я какъ? Не во времени существую?
— А вы тормазъ его….
— И вс, кто также
— Вы хотите сказать, что васъ больше? Тмъ стыднй!
— Да послушайте, еслибъ это было къ лучшему, я первый принялъ бы…. Ну, скажите по совсти, какіе идеалы выработали эти господа? Шевченко, напримръ…. Послднее слово? Максимъ рже, а Ярема, еще лучше — не рже — лютуе на пожарищахъ.
— А нуте-ка, я вамъ э&дамъ такой же вопросъ: поршили вы что лучше, то ли что вамъ кажется такимъ, или что мн? Вамъ вотъ съ дтства говорили, что это зеленое сукно, вы его и называете такъ, и я тоже; а такъ ли глазъ вашъ видитъ его? Очень можетъ-быть, мы называемъ по привычк однимъ именемъ разные цвта.
— Вотъ она, батюшка, вотъ она! еще въ зал кричалъ Коля, таща подъ руку Лукошкина.
Онъ сбросилъ свитку, надтую сверхъ красной рубашки, и подвелъ товарища къ Инн.
— Позвольте вамъ представить русскую женщину: моя кузина!
Русановъ поглядлъ на нихъ съ усмшкою. Сама Инна сконфузилась.
— Я видала monsieur Лукошкина въ Петербург, поспшно проговорила она, протягивая руку. — Вы теперь ваши края посщаете?
— Да, путешествую по великой и обильной земл нашей и все боле и боле убждаюсь, что порядка въ ней нтъ.
— Тутъ чортъ знаетъ что длается! прорвало вдругъ гимназиста:- вотъ полюбуйтесь: Русскіе Встники, Домашнія Бесды, Сыны Отечества… знаете на что все это пригодно?
— А на что? спросилъ Лукошкинъ, видимо ждавшій надлежащаго отвта.
— Запалитъ ихъ, да и подпалитъ вонъ то прекрасное зданіе, отвтилъ гимназистъ, показывая въ окно на стоявшій насупротивъ земскій судъ.
— Ого! Да вы дальше насъ пошли, сказалъ Лукошкинъ, совершенно довольный выходкой.
Русанова это, наконецъ, взорвало.
— А вамъ, значитъ, няня сказала, какъ оно называется?
— Какъ вы смете? Э, да что съ вами изъ пустаго въ порожнее переливать; васъ вс отсталымъ называютъ.
— Господа, сказала Инна, — мы вчера съ графомъ разсуждали, какъ бы заохотить аборигеновъ къ чтенію, и ршили дать литературный вечеръ…. въ пользу бдныхъ студентовъ вашего края; вы, конечно, примете участіе?
— Съ удовольствіемъ, сказалъ Лукошкинъ, — у меня кстати посплъ уже очеркъ здшняго народнаго быта…
— Да что читать-то? возразилъ Коля, — скоро ли мы доживемъ до того времени, когда позволятъ Герцена…
— Да скоро ужь и позволятъ, усмхнулся Русановъ: — больше опошлиться нельзя…
— Ну, а вы принесете свою лепту?..
— Нтъ, увольте; у меня отъ этой литературы ужь голова трещитъ…
— Напрасно! подтрунивала Инна:- Такъ и поршили ничего не читать, чтобы голова всегда свжа была?..
— Такъ и поршилъ, отвтилъ съ неудовольствіемъ Русановъ, подавая ей накидку.
— И такъ до общаго свиданія, проговорила она, кивнувъ имъ головкой.
XIV.
Съ удвоеннымъ рвеніемъ принялся Русановъ за дла. "Чижиковъ, глядя на него, и самъ сталъ усердствовать и работать на славу. Старые служаки только переглядывались.
— Столичная штучка, а натка поди! говорилъ взъерошенный столоначальникъ.
Поручили Владиміру Ивановичу исправлять должность секретаря; предсдатель сталъ относиться къ нему съ уваженіемъ; молодые писцы въ клтчатыхъ невыразимыхъ, съ бородками и эспаньйолками, души въ немъ не чаяли. А онъ съ каждымъ днемъ становился грустнй, да грустнй. Пока въ присутствіи, не даетъ себ ни минуты свободной, читаетъ указы, провряетъ докладныя записки; если своего дла нтъ, у другихъ возьметъ; а домой придетъ, сидитъ на диван скучный, скрипку возьметъ, фантазируетъ.
— Что вы это, Владиміръ Иванычъ, все такое жалостное поигрываете? Али пора пришла? спросилъ разъ Пудъ Савичъ, внося ему свчи на столъ.
— Какая пора?..
— Извстно-съ, пора молодцу жениться, пора хать со двора…
— Н…да, вотъ какая! проговорилъ Русановъ какъ-то на двое.
Однажды, возвратясь изъ палаты, онъ нашелъ на стол оясьмо, только что пришедшее съ почты. Онъ тотчасъ же узналъ почеркъ.
"Если вы не прідете къ 30-му августа, я сочту всю вашу дружбу громкою фразой, и побда останется за мной. Побалуйте новорожденную Инну."
— Которое нынче число? спрашивалъ Русановъ, входя къ хозяину.
— Двадцать седьмое-съ…
— Пожалуста, добрйшій Пудъ Савичъ, распорядитесь, чтобы завтра мн были лошади готовы…. Наймите, — и Русановъ обнялъ изумленнаго хозяина.
— Къ дядюшк отправляетесь погостить?
— Погостить, погостить, весело отвтилъ Русановъ.
Вернувшись въ кабинетъ, онъ для чего-то старательно убралъ на стол бездлушки, потомъ взялъ листъ почтовой бумаги, и сталъ писать.
"Помнится, я общалъ теб, милый другъ, подробно писать тотчасъ по прізд. И вотъ только теперь собрался. Читай, удивляйся, но не подражай! Я такъ счастливъ въ эту минуту, такъ счастливъ, что не подлиться не могу. Сейчасъ только получилъ очаровательное письмо… отъ нея. Перечитываю въ сотый разъ, и все новый смыслъ, новое значеніе! Испытывала ли ты то чувство, когда, говорятъ, камень сваливается съ плечъ? Но, такъ ты ничего не поймешь. На счастье или на бду, я нашелъ въ черноземной почв Украйны алмазъ чистйшей воды (см. руководство къ минералогіи). Сміся, смйся, я и самъ смюсь, что въ угоду теб пишу такимъ высокимъ слогомъ. Представь себ Грёзовскую головку… Впрочемъ искони извстно, хоть ты и "живописица преславна," какъ ни представляй, ничего не выйдетъ! Каюсь, veni, vidi, victus sum…
"Вижу отсюда твое строгое лицо, въ которомъ одни глаза умютъ зло улыбнуться; вижу, какъ ты опускаешь руку съ письмомъ, задавая себ вопросъ: читать ли дальше… Какъ? А международное право? А далеко ли подвинулась ваша магистерская диссертація? Чортъ ихъ дери! Я буду однимъ изъ многихъ — вотъ и все! Ты и представить себ не можешь какъ хорошо быть однимъ изъ многихъ…
"Бронскій здсь, чудитъ по прежнему. Что это такое? Врожденная ли неспособность понимать дйствительность, или упорное проведеніе въ жизнь доктрины его во что бы то ни стало? Это, вотъ, теб задача!