Маршалы Наполеона
Шрифт:
Почти два года (с сентября 1803 по август 1805 г.) жизнь Даву неразрывно связана с подготовкой задуманного Наполеоном нападения на Англию. Луи Николя проявляет поистине безграничную энергию и добросовестность, усердно муштруя своих солдат, не оставляя ничего на волю случая. Все, связанное с предстоящим вторжением на Британские острова, подлежит его личной скрупулезной проверке, будь то отработка наилучших способов погрузки войск на баржи нового образца или осмотр состояния обуви солдат вверенных ему частей. Кстати, последнему Даву придавал особое значение, справедливо полагая, что успех военной операции в немалой степени зависит от скорости, с которой войска идут к намеченному командиром пункту. В этой связи исправная и удобная обувь была вещью совершенно незаменимой. В ранце у каждого солдата Даву непременно лежали две пары хороших сапог и одна пара была у него на ногах{286}. Возможно, именно постоянное внимание Луи Николя к добротной экипировке своих солдат побудили барона Дедема написать в своих мемуарах о том, что «он (Даву) всегда был настоящим отцом для своей армии»{287}. Правда, тот же беспрестанный, мелочный надзор
К этому же времени относится «происшествие, в котором, — по словам герцогини д’Абрантес, — играет он (Даву) прекрасную роль… В это время был в Брюггском лагере человек, известный всем… своими прекрасными кудрями и наружностью Мюрата[111], которому старался он подражать в одежде, в поступи и в обращении: это генерал д’Арсенн. Тогда он был полковником пехотного полка, играл роль прелестного, очаровательного; но был ли добр? Это другое дело. Полковник д’Арсенн возвышался очень быстро, дрался хорошо, потому что был храбр и, завивая свои волосы, которые не вились сами, забыл о своем брате, бедном жандарме. А этот брат воспитал его, выучил читать и был вторым его отцом. — Брат! — сказал он ему, когда молодой человек вступил в полк… — У тебя нет ничего; но я дал тебе добрые, хорошие правила; будь честен, думай о нашем отце и не забывай меня. Молодой человек отправился… о бедном брате жандарме он не вспоминал никогда, точно как будто его и не бывало. Брат умер, и в величайшей бедности, которая только увеличилась для его вдовы и двух маленьких детей, оставшихся после него. Перед своей смертью он писал к брату-полковнику трогательное письмо и поручил ему своих детей. Вдова ожидала ответа; он не приходил. Она написала сама: прежнее молчание. Она была мать; она видела своих детей, умирающих от голода, осведомилась, где находится двадцать второй линейный полк, которым командовал д’Арсенн, и, взявши за руки своих детей, пошла с ними пешком в Брюггский лагерь. Это было далеко. Она шла из департамента Геро[112]. Пришедши в Остенде, бедная женщина спрашивает квартиру полковника д’Арсенна. Она была покрыта лохмотьями, нищая: слуги прогнали ее. Она плакала, говорила, что она сестра полковника: ее прогнали еще с большей грубостью. Странность этого случая заставила одного из слуг сказать о нем своему господину. Полковник нахмурился, вспомнил, что точно у него был брат, но приказал своим слугам выкинуть за дверь потаскушку, которая осмеливается принимать имя его невестки.
Иоахим Мюрат
Тогда в Брюггском лагере был некто Флоренвиль, начальник жандармского эскадрона: он, как говорится, смотрел за порядком в лагере и в окружности его. Д’Арсенн пришел к нему, сказал, что у его брата была любовница, дерзкая женщина, которая, пользуясь теперь положением полковника, явилась к нему; потому он просит выслать ее. Флоренвиль, не осведомляясь, правда ли это, обещал исполнить просьбу полковника, и бедная вдова получила в тот же вечер приказание оставить Брюггский лагерь, под опасением иначе попасть в тюрьму. Бедная женщина, в отчаянии от своей бедности и от такого варварского поступка, рассказала свою историю каким-то добрым душам. История была коротка и трогательна; в ней все оказалось справедливо. Бумаги у нее были подлинные: брачный договор и свидетельство о смерти бедного жандарма. Кто-то посоветовал ей обратиться к маршалу (Даву). — Он груб, но правосуден, — сказали ей, — он заставит оказать вам справедливость. — …Маршал получил в одно время и просьбу вдовы, и доказательства справедливости ее требований. Он пригласил к обеду всех полковников дивизии, где служил д’Арсенн; а это, кажется, была дивизия Удино. За столом было двадцать пять человек. При начале обеда, как обыкновенно, царствовало глубокое молчание; вдруг маршал обратился к д’Арсенну: «Полковник д’Арсенн! У вас был брат?». Полковник онемел от этого вопроса и особенно от выражения, с каким он был сделан. — «Генерал…» — «Да, да, у вас был брат… добрый человек… который воспитал вас, сударь… выучил читать… словом, был достоин уважения… Здесь его вдова…» — «Генерал! Это искательница приключений». — «Молчать, милостивый государь!.. Я не допрашиваю вас… Я говорю вам, что вдова вашего брата, ваша невестка, сударь, ожидает вас здесь, в величайшей бедности… И вы осмелились прогнать ее, как потаскушку!.. Это бесчестно, милостивый государь… Я видел ее брачный договор, видел все доказательства… они законные, подлинные… Ваш поступок в этом случае ужасен, полковник д’Арсенн!». Полковник глядел на свою тарелку и, правду сказать, не мог ничего лучше сделать… Человек, пораженный могучими словами, оглашавшими его стыд, был жалок… «Господин полковник! — сказал маршал Даву, — Вы должны загладить свой проступок, и немедленно. Вы определите вашей невестке тысячу двести франков пенсии. Я обещал ей это вашим именем и выдал четвертую часть суммы вперед: прошу вас возвратить ее мне». — Маршал наклонился, глядя на полковника: «Вы позаботитесь о ваших племянниках. Я принимаю на себя просить императора о помещении их в школу… А вы, милостивый государь, помните об исполнении
Кроме «проработки» провинившихся в чем-либо лиц и «мелочного исполнения… распоряжений относительно строевого обучения»{291} вверенных ему войск, Даву тщательно следит за тем, чтобы никакая информация о том, что происходит на побережье между Дюнкерком и Остенде, не стала достоянием неприятеля. Все пойманные на месте преступления шпионы заканчивали жизнь в петле. «Ваши распоряжения по поводу суда над шпионом (Бюловым), — докладывает Даву Наполеону, — будут исполнены, и в течение недели он будет казнен»{292}. Луи Николя есть что скрывать от вражеских агентов, ибо подготовка нападения на Англию — это не только сосредоточение в портах вторжения судов и войск, но это также еще и улучшение гаваней, укрепление линий береговой обороны против английских десантов{293}.
В подготовке вторжения на Британские острова Даву проявляет столько служебного рвения, что удостаивается персональной похвалы военного министра Бертье. По окончании инспекционной поездки в Булонь и Остенде 22 флореаля XII года (12 мая 1804 г.) Бертье пишет ему следующее: «Армия, которой вы командуете, гражданин генерал, оправдывает ожидания правительства. Я увидел… вашу преданность Первому Консулу и ваше неутомимое усердие, разделяемое и офицерами, и рядовыми…»{294}.
Через пять дней после того, как Даву получил это любезное послание, 28 флореаля XII года (18 мая 1804 г.) Франция была провозглашена империей, а Наполеон — императором французов. 19 мая, восстановив звание маршала Франции (теперь оно, правда, именуется несколько иначе — маршал империи), император вручает маршальский жезл сразу восемнадцати французским генералам. Один из тех, кто получает это новое отличие, — дивизионный генерал Луи Николя Даву.
Закономерен вопрос, почему это произошло. Учитывая, то что Даву был женат на сестре генерала Леклерка — зятя Наполеона, казалось бы, сам по себе напрашивается ответ: Луи Николя был произведен в маршалы исключительно по этой причине. Такое объяснение, однако, не годится, ибо к тому времени, как это случилось, генерал Леклерк уже третий год как был в могиле, а его вдова утешилась, выйдя замуж за князя Боргезе. Что же касается воинских талантов Даву, то они, несмотря на его участие в боевых действиях на Рейне, в Вандее и во время Египетской экспедиции Бонапарта, были отнюдь не бесспорны. Таким образом, объяснить получение маршальского жезла военными заслугами Луи Николя тоже не представляется возможным. Поэтому надо, очевидно, вновь обратиться к свидетельствам современников, попытаться найти в их воспоминаниях ответ на поставленный вопрос. В мемуарах Мармона, там, где речь идет о первых годах империи во Франции, упоминая Даву, он пишет: «Даву сам себя назначил шпиком императора и каждый день лично являлся к нему с докладами… Это был, в полном смысле этого слова, сущий мамлюк, неустанно афиширующий свою преданность»{295}. В свою очередь, в записках Лауры д’Абрантес упоминается о том, что по поручению Даву начальник жандармского эскадрона в Брюггском лагере Флоренвиль занимался перлюстрацией, распечатывая «все письма людей, недостойных доверия», и подавал выписки из них командующему{296}.
Наполеон I
Генерал Тьебо в своих мемуарах приводит чрезвычайно любопытное высказывание о Даву одного из своих сослуживцев. «Он (Даву), — заметил этот генерал[113], — хороший муж и хороший отец и едва ли хозяин в своем собственном доме; и все же он без колебаний принесет в жертву свою жену и детей[114] ради того, что он считает своим долгом»{297}.
И еще одно свидетельство, на этот раз письмо самого Даву Наполеону от 1 мая 1804 г.: «Гражданин Первый Консул, — говорилось в нем. — …Армия желает, чтобы вы приняли титул императора французов (императора галлов[115]). Это в большей степени гарантия нашего счастливого будущего, нежели честь лично для вас. Одно ваше имя громче всех титулов, когда-либо данных тем, кто находился у власти. Но постольку, поскольку вы возглавляете великую и отважную нацию, вы должны принять титул, принадлежащий государям самых могущественных народов… Вы отнимете все надежды у Бурбонов, у которых нет ни добродетели, ни славы»{298}.
На основании свидетельств мемуаристов, вероятно, можно прийти к следующим выводам: Наполеон увидел в Даву идеального исполнителя любых своих распоряжений, готового даже «ради пользы дела» взять на себя малопочтенную роль осведомителя. Пунктуальный и жесткий, умеющий доводить каждое порученное ему дело до конца, да к тому же уверовавший в счастливую звезду своего господина, Луи Николя Даву уже в силу совокупности всех этих качеств, очевидно, был достоин стать маршалом империи, попав в «первую обойму» лиц, удостоенных этого звания.
Впрочем, ведя речь об институте маршалов империи вообще и о маршале Даву в частности, надо отдавать себе отчет в том, что в наполеоновской Франции звание маршала имело не столько военное, сколько политическое значение. «Помните, — говорил Наполеон своим маршалам, — что вы являетесь солдатами лишь тогда, когда вы находитесь с армией. Звание маршала всего-навсего гражданское отличие, которое дает вам право на почетное положение при моем дворе… но оно не обладает никакой властью само по себе. На поле боя вы — генералы; при дворе — знатные особы, принадлежащие государству благодаря тому положению в обществе, которое я создал для вас, когда даровал вам ваши звания»{299}.