Маски сброшены
Шрифт:
– Это знатный господин, который ныне в чести у их сиятельства, объяснил он.
– Что значит: в чести?
– возмущенно произнесла она.
– Их сиятельство Елизавета Алексеевна жалует этого господина своим вниманием. Последние дни они много времени проводят вместе с этим господином.
– Уж не появился ли любовник у нее?
– задумчиво и вполголоса произнесла Элеонора Львовна, затем небрежно бросила вопрос Антипу: - Откуда он взялся - этот граф?
– Не могу знать, ваше сиятельство, - ответил тот.
– Мы люди подневольные. Нам неведомо, откуда приходят господа, у куда потом уходят; с делами ли пожалуют
– Почему ты мне говоришь об этом только сейчас?
– Простите, ваше сиятельство, - виновато произнес Антип.
– Откуда же мне было знать, что вас интересует этот господин?
– Меня интересуют все, с кем водит знакомство моя дочь и мой внук. И уж тем более все, кого они у себя принимают.
– Они со многими водят знакомство и многих у себя принимают. Взять хотя бы эту мадмуазель Софи из дамской лавки. Ну почто барыне водиться с этой лавочницей? А нет! Принимает её, словно свою подругу. Или этот господин Корнаев. Не нравится он мне: все выведывает, выспрашивает, и все со своими советами к их сиятельству. А недели две назад даже сам Дмитрий Кириллович были у их сиятельства.
– А ему что понадобилось?
– удивилась Элеонора Львовна.
– Не могу знать. Только их сиятельство Елизавета Алексеевна очень гневались из-за этого, потому как Дмитрий Кириллович появились там без их дозволения.
– Ты хочешь сказать, что он тайно проник в её дом?
– с тревогой в голосе произнесла Элеонора Львовна.
– Именно. Да ещё ночью.
– Почему ты мне раньше об этом не сказал?
– возмутилась Элеонора Львовна.
– И вообще, почему ты столько важных вещей от меня утаивал?
– Простите, ваше сиятельство, - ещё раз извинился Антип.
– Откуда ж мне было сообразить, что это важные вещи? Я человек неграмотный и бестолковый.
– Моя дочь водит какие-то сомнительные знакомства, а тебе кажется это неважным!
– Но Дмитрий Кириллович - муж их сиятельства, - робко возразил Антип.
– Он ещё хуже всякого сомнительного знакомого!
– Простите, ваше сиятельство.
– Ну что заладил одно и то же!
– раздраженно воскликнула она.
"Простите", - чуть было не сказал он, но только открыл рот и тут же его закрыл.
– Ладно, - сменив раздраженный тон на более спокойный, произнесла Элеонора Львовна.
– Ступай. Не хотелось бы, чтобы твое продолжительное отсутствие кто-то обнаружил. Впрочем, там сейчас не до тебя.
Антип немедленно удалился, а она осталась одна в своем кабинете.
После разговора с Антипом княгиню Элеонору Львовну охватило жуткое беспокойство. Кто-то пытался отравить её дочь! Даже в своих самых худших предположениях такого она предвидеть никак не могла. И кто мог на такое пойти? Кто заинтересован в том, чтобы Елизавета Ворожеева оставила мир живых? Для кого она может представлять опасность? На все эти вопросы ответ был один: князь Ворожеев. Однако этот ответ был крайне неприятен княгине Элеоноре Львовне, к тому же содержал упрек и обвинение. И признать этот ответ она готова была в последнюю очередь. Она не желала обвинять себя и давать на растерзание своей совести. Ведь именно из-за этого
Княгиню Шалуеву вряд ли можно было назвать образцовой матерью, особенно если принимать во внимание все те манипуляции, которым она подвергала дочь, зачастую не заботясь ни о её благополучии, ни о её душевном спокойствии. Едва ли случалось такое, что княгиня Шалуева проявляла нежность и уступчивость по отношению к дочери. Всегда строгая, холодная и отстраненная, Элеонора Львовна, казалось, была не способна на какие-то теплые чувства. И все же она любила дочь. Только её любовь была спрятана где-то глубоко в душе. Все её материнские порывы были направлены на то, чтобы поучать и вести постоянный контроль за поступками и повадками дочери.
"А что если моя дочь умирает?" - пролетела в голове княгини Шалуевой мрачная мысль.
Она побледнела и медленно опустилась на кресло. Она прислонила руки к голове и сделала глубокий вдох, словно ей не хватало воздуха.
"Ну нет!
– тут же взяла она себя в руки.
– Хватит строить догадки! Нужно самой съездить к ней и все разузнать!"
Она резко встала, взяла колокольчик и принялась что есть силы трезвонить.
"А что если этот дурень Антип все преувеличил или неправильно понял? пролетела в её голове другая мысль.
– И мою дочь никто не собирался отравлять, она всего лишь плохо себя почувствовала".
В кабинет княгини Шалуевой вошел её мажордом и почтительно остановился.
– Звали, ваше сиятельство?
– спросил он.
– Да, - подтвердила она.
– Вели заложить экипаж. Я собираюсь навестить свою дочь.
Примерно через час экипаж княгини Элеоноры Львовны подъехал к дому Елизаветы. Элеонора Львовна, опираясь на руку своего кучера, вышла из кареты. Дворецкий Елизаветы, сразу же узнавший в приехавшей даме мать своей госпожи, почтительно открыл перед ней двери дома и пропустил её во внутрь. Элеонора Львовна небрежно вручила ему свою трость и накидку и направилась в покои дочери. У дверей её покоев она увидела Анфису.
– Эй, как там тебя? Анфиса? Где сейчас твоя госпожа?
– надменно спросила Элеонора Львовна.
– Мне необходимо её видеть.
– Они в своей спальне, - ответила Анфиса.
– Только вам лучше не тревожить их - они очень больны.
Элеонора Львовна обдала горничную презрительно-холодным взглядом и пошла дальше, не обращая внимания на это предостережение.
– И молодой барин велели никого не впускать в их спальню, - прибавила Анфиса, смело преграждая ей дорогу.
– Что ты там такое пролепетала?
– с возмущением и высокомерием сказала Элеонора Львовна.
– Я её мать. Прочь с дороги!
Она отодвинула локтем стоящую на её пути горничную и прошла вперед. В этот момент дверь спальни Елизаветы распахнулась и вышла она сама. На ней был шелковый пеньюар, надетый поверх ночной рубашки. Следы недуга Елизаветы были очевидны: болезненная бледность, круги под глазами, язвы на губах и странная сыпь на шее и руках. Кроме того, Елизавета была очень слаба и едва держалась на ногах. Появление дочери, а, особенно, её болезненный вид, смягчил разгневанную мать. Возмущение, раздражение и гнев Элеоноры Львовны переменились на растерянность и виноватую покорность. Она уставилась на дочь, не зная, какие слова сказать.