Масонская касса
Шрифт:
Помимо потребности в покое, организм испытывал острое желание сплюнуть скопившуюся в ротовой полости гадость. В этом Глеб с удовольствием пошел ему навстречу, выплюнув на землю изрядное количество тягучей красной слизи, смешанной с песком.
— Ни черта не понимаю, — очистив рот, хрипло сообщил он. — Вам что, больше нечем себя развлечь?
Вместо ответа Косарев ударил ногой, целясь Глебу в лицо. Сиверову удалось уклониться от испачканного кровью ботинка, но от резиновой дубинки он уклониться не успел и снова распластался на земле. Судя по тому, что Слепой знал о бывшем майоре, тот использовал резиновую дубинку, чтобы ненароком
Похоже, полковник Семашко тоже вспомнил эту историю, потому что, шагнув вперед, перехватил руку Косарева, который как раз готовился нанести новый удар.
— Спокойнее, майор, — сказал он, — не торопись. Мертвые, конечно, не кусаются, но и разговаривать тоже не умеют.
«Как бы не так», — подумал Глеб, вспомнив предсмертное письмо генерала Скорикова.
Косарев, разочарованно сопя, отступил на шаг. Несмотря на свои превосходные профессиональные качества, он был натурой увлекающейся и сейчас напоминал человека, не по своей воле прервавшего сексуальный контакт на самом интересном месте. Глеб приподнялся, пьяно, как больная собака, мотая опущенной головой.
Выстроенный над устьем ракетной шахты пустой сарай освещался одинокой голой лампочкой, свисавшей на неуместно новеньком, почти непристойно белом проводе с пыльной сосновой балки. Свет был слабенький, пыльный, и мелкие детали наваленного по углам хлама сливались в общую серовато-коричневую массу неопределенных очертаний. Дверь сарая была закрыта; Глеб полагал, что его привели именно сюда не в силу каких-то особенных причин, а просто потому, что более уединенного места на объекте «Барсучья нора» не нашлось. В казарме всегда кто-нибудь отдыхал после дежурства, в душевую тоже могли войти, а так называемый кабинет полковника Семашко был тесноват для продолжительной, проводимой со вкусом экзекуции; к тому же полковнику вряд ли хотелось пачкать собственное служебное помещение чужой кровью.
Генерал-лейтенант Прохоров, похоже, устал стоять. Он огляделся по сторонам в поисках какого-нибудь сиденья и, не найдя ничего лучшего, уселся на стоявшую у стены канистру. Канистра была жестяная, мятая и облупленная, местами уже основательно тронутая ржавчиной; к ее ручке кто-то с неизвестной целью привязал обрывок грязной, разлохмаченной веревки, который свисал до земли и там терялся в груде мелкого мусора. Между канистрой и стеной стояла старая автомобильная покрышка — судя по размеру, от «Урала», который ночевал под навесом на краю поляны. Генерал привалился к покрышке плечом, как к спинке кресла, и закурил, что, на взгляд Глеба Сиверова, было с его стороны довольно опрометчиво.
— Устал как собака, — ни к кому конкретно не обращаясь, сообщил Прохоров. — С самого утра кручусь как белка в колесе, а в моем возрасте полагается сидеть в мягком кресле и избегать волнений.
— Какие ваши годы, — с трудом шевеля разбитыми губами, сказал ему Глеб, который к этому времени уже опять ухитрился сесть.
Косарев замахнулся на него дубинкой, но полковник Семашко снова его удержал.
— Встань,
— Встань, — сварливо передразнил его Глеб, приступая тем не менее к сложной процедуре принятия вертикального положения. — Вы бы еще подождали, пока этот ваш Кинг-Конг ноги мне оторвет, а потом командовали: встань, мол, солдат, чего разлегся?
Генерал Прохоров хмыкнул, затягиваясь сигаретой. На нем, как и на Семашко, был армейский камуфляж без знаков различия — излюбленная униформа охотников и рыбаков. Прибыв на объект, Павел Петрович первым делом перекинул через плечо кожаный ремешок с болтавшейся на нем кобурой, в которой лежал «стечкин». Глеб не без оснований полагал, что данное орудие убийства предназначено исключительно для него, — похоже, товарищ генерал намеревался лично произвести окончательный расчет с агентом по кличке Слепой. О причинах, по которым Глеб впал в немилость у высокого начальства, можно было только догадываться. И догадки эти были самого что ни на есть мрачного свойства.
Заставив себя наконец встать и даже распрямиться, несмотря на режущую боль в животе, Глеб с чувством глубочайшего удовлетворения заметил появившееся на обезображенном шрамами лице Косарева изумленное выражение. Похоже, бывший майор жалел о том, что бил его слишком слабо, опасаясь раньше времени отправить на тот свет. Жалел он, впрочем, напрасно: Глеб и сам не мог взять в толк, как это ему удалось подняться после такой основательной обработки.
— Крепкий парень, — одобрительно констатировал генерал Прохоров. — И большой ловкач. Ну, рассказывай, умник, что вы там задумали?
— Кто — мы? — хрипло осведомился Глеб. — Какого черта, что здесь происходит?
— Кое-кто словчил, — любезно пояснил генерал. — Знаешь, что бывает со студентами, которые ловчат на экзамене? Как минимум «неуд» в зачетку, как максимум — отчисление из вуза. А что бывает с людьми твоей профессии, когда они начинают ловчить, знаешь?
— Знаю, — сказал Глеб. — Между прочим, ловчить — это неотъемлемая часть моей профессии. И между прочим, все мои коллеги кончают, как правило, одинаково, только одни раньше, а другие позже. Но я все равно не понимаю, какое отношение это имеет ко мне. Здесь и сейчас — что я, собственно, натворил?
Кровь из разбитого носа затекала в рот. Глеб сплюнул на землю и утерся грязным рукавом. Прохоров неодобрительно проследил за этой процедурой и повернулся к Семашко.
— Плохо, полковник, что в хозяйстве у тебя нет хотя бы пары наручников, — сказал он с укоризной.
— Да как-то до сих пор нужды не возникало, — откликнулся тот, разглядывая Глеба с таким выражением, как будто он был капитаном дальнего плаванья, а Сиверов — плевком на палубе его корабля. — До сих пор у нас такие проблемы решались просто: пиф-паф, ой-ой-ой, умирает зайчик мой… Прикажете связать?
Прохоров оценивающе посмотрел на Глеба, который, весь перекосившись набок, стоял на подгибающихся ногах посреди тускло освещенного сарая.
— Да ладно, — сказал он, — пусть его… Куда он денется с подводной лодки? Верно, ловкач? Ты ведь не станешь размахивать руками?
Вместо ответа Глеб покачнулся и упал на одно колено, упершись рукой в землю, под которой скрывалась стальная поверхность «утюга».
— Не… стану, — с огромным трудом проговорил он и после непродолжительной борьбы с земным притяжением завалился на бок.