Масонская касса

Воронин Андрей Николаевич

Километровая пробка, в которую, невзирая на свой огромный опыт, ухитрился-таки угодить водитель генеральского «мерседеса», не прибавила Павлу Петровичу хорошего настроения. В свой кабинет он вошел в состоянии с трудом сдерживаемого раздражения, сразу же приказал подать себе чаю и, усевшись за стол, принялся бегло просматривать скопившиеся за время его отсутствия бумаги. Отсутствовал он всего ничего — с десяти вечера до восьми утра, — а бумаг накопилось столько, словно генерала не было на месте добрую неделю. Бумаги по большей части были чепуховые, но все они требовали внимания. Отодвинув от себя эту гору писанины, генерал откинулся в кресле и для успокоения нервов нарисовал в воображении сладостную картинку: упитанный, лысоватый мужчина средних лет в сером деловом костюме и белой рубашке, чем-то напоминающий майора Якушева (о покойных либо хорошо, либо

ничего, но дышать без этого придурка стало не в пример легче), повешенный на собственном галстуке на фонарном столбе. На груди у него табличка, а на табличке крупно выведено: «Бюрократ». Ах, как это было бы чудесно — взять и в одночасье изничтожить всю эту многомиллионную армию населяющих затхлые кабинеты сочинителей инструкций и докладных, составителей никому не нужных графиков и диаграмм, шлепателей всевозможных штампов и хранителей круглых гербовых печатей! Как было бы славно, если б государственная машина работала по тому же принципу, что и ложа: Иван Петрович позвонил Петру Ивановичу, Петр Иванович — Якову Семеновичу, Яков Семенович — еще кому-нибудь, и дело сделано… Вопрос решен, разногласия улажены, все стороны удовлетворены, и никаких бумажек с печатями и без оных… Что вы говорите? Почва для злоупотреблений? Да как раз наоборот! Много ли проку от ваших бумажек? Вон недавно в Подмосковье арестовали мэра какого-то городка, который вымогал взятку в девять миллионов долларов. Да-да, вот именно, девять миллионов, и не рублей, а долларов США. А за что он требовал такую сумму, знаете? Сами догадаетесь или помочь? Правильно. За бумажку с печатью, за что же еще?..

Принесли чай — как обычно, в массивном литом подстаканнике с рельефным изображением Спасской башни. Генерал вернулся из мира сладких грез на грешную землю и, прихлебывая крепчайший, обжигающий напиток, возобновил прерванное занятие. Через час с бумагами было покончено; Павел Петрович мог бы управиться с этой макулатурой намного быстрее, но именно в силу своей нелюбви к бумажному делопроизводству боялся второпях пропустить что-нибудь важное и уделял каждому документу максимум внимания, которого тот, как правило, вовсе не заслуживал.

Разделавшись с рутинными делами, Павел Петрович позволил себе закурить и некоторое время сидел прикрыв глаза, в расслабленной позе человека, который с полным сознанием своей безнаказанности валяет дурака на рабочем месте. Производимое им в данный момент впечатление было ошибочным: генерал вовсе не бездельничал, а, напротив, напряженно работал, мысленно внося поправки в список запланированных на сегодня дел в соответствии с только что прочитанными бумагами. Особых поправок, слава богу, не требовалось, но тут он вспомнил, что еще не проверил электронную почту, где тоже могло обнаружиться что-то важное.

Сетуя на себя за стариковскую приверженность дедовским методам и неумение шагать в ногу со временем, привыкнув за долгие десятилетия службы работать с бумажными документами, он то и дело забывал, что под рукой находится такое чудо техники, как компьютер. Генерал Прохоров нажал кнопку, оживлявшую серый жестяной ящик, принцип работы которого был для Павла Петровича так же непостижим, как и профессиональные секреты филиппинских знахарей, умеющих, по слухам, проводить полостные операции без скальпеля, голыми руками. И то и другое смахивало на колдовство; пребывая в шутливом настроении, Павел Петрович не раз во всеуслышание заявлял, что в каждом системном блоке живет частица духа чернокнижника, который изобрел компьютер.

Когда машина загрузилась, он ввел пароль и проверил почтовый ящик. Сообщений было целых восемь, но все, кроме одного, чепуховые — генерал бегло просмотрел их и удалил, не утруждая себя ответом. Последнее было подписано агентом, который уже четвертый месяц ходил по пятам за неким арабским шейхом. Шейх щедро финансировал террористов и при этом имел кое-какие чисто человеческие слабости, делавшие его весьма перспективным в смысле вербовки. Агент сопровождал шейха во всех его поездках, но до сих пор так и не сумел войти с ним в контакт. Павел Петрович подозревал, что агент просто крутит динамо, стремясь продлить свое безоблачное, оплачиваемое из государственного бюджета существование в сказочных заморских странах.

Ворчливо помянув потерявшего стыд курортника, генерал Прохоров открыл послание, уверенный, что найдет там уже ставший привычным перечень правдоподобно выглядящих отговорок и ссылок на объективные обстоятельства. На этот раз, однако, агент его удивил: послание было кратким и содержало вполне конкретную информацию,

касавшуюся, правда, вовсе не шейха с его не совсем традиционной сексуальной ориентацией, а совсем другого лица. К посланию прилагалось несколько фотографий, на которых как раз и фигурировало упомянутое лицо во всей своей красе: в пляжном костюме и солнцезащитных очках по колено в ласковом прибое, на белокаменной набережной, в проеме зеркальных дверей пятизвездочного отеля, и так далее, и тому подобное. Фотографии были плохонькие, сделанные, судя по всему, камерой мобильного телефона, но ошибиться было трудно: Павел Петрович хорошо знал этого человека, и человеку этому было совершенно нечего делать там, где на него случайно наткнулся агент.

Чувствуя себя так, словно прямо под его креслом только что неожиданно взорвалась учебная противотанковая мина, Павел Петрович схватился за мобильный телефон и набрал номер. Пока в трубке тянулись длинные гудки, он постарался успокоиться. К тому моменту, как на другом конце линии приняли вызов, это ему удалось.

— Слушай меня внимательно, полковник, — сказал он. — Появилась новая информация, которую тебе надо знать…

Окончив разговор, генерал-лейтенант Прохоров велел подать к подъезду машину и вскоре уже мчался в аэропорт.

Глава 21

Объект «Барсучья нора» выглядел как зажиточный, крепкий лесной кордон. Это впечатление немного портила сложенная из силикатного кирпича маленькая казарма на полтора десятка коек с пристроенными к ней пищеблоком и баней. Зато два бревенчатых, крытых замшелым, почерневшим шифером сарая выглядели как настоящие, словно простояли на этой поляне посреди густого леса не одно десятилетие. Никакого периметра с колючей проволокой тут не было и в помине, от него остались лишь торчащие вкривь и вкось посреди разросшегося подлеска бетонные столбы — корявые, изъеденные временем, испятнанные рыжими и изумрудными наростами мха, с уцелевшими кое-где обрывками ржавой проволоки. Насыпной холмик уцелел, но вместо бетонного куба караульного помещения с бронированной поворотной башенкой наверху, где когда-то был установлен крупнокалиберный пулемет, на его верхушке торчали лишь поросшие крапивой и малинником обломки фундамента, похожие на пеньки сгнивших зубов.

Так это выглядело с земли. С воздуха же «Барсучья нора» была просто зеленой проплешиной в густых зарослях. Такой эффект достигался простейшим способом, известным с тех пор, как в небо поднялся первый аэроплан с грузом авиационных бомб на борту, а именно посредством маскировочных сетей, которыми были затянуты все расположенные здесь строения. На старых разлапистых соснах, что окружали это укромное местечко, были оборудованы хорошо замаскированные площадки, где днем и ночью дежурили снайперы, с наступлением темноты сменявшие дневную оптику на инфракрасную.

Глеб провел здесь уже без малого месяц, кочуя с платформы на платформу, а иногда дежуря в штабной каморке, где стояли неплохая армейская рация и вполне обыкновенный полевой телефон, а на стене висела увеличенная, очень подробная карта квадрата и ближайших прилегающих к нему территорий. Карта пестрела непонятными пометками, сделанными рукой полковника Семашко. Смысла этих пометок Глеб постичь не сумел, как ни старался. На маршруты патрулей и расположение постов наблюдения все это не походило; со временем он начал склоняться к мысли, что соскучившийся по живой оперативной работе полковник просто развлекался, от нечего делать планируя боевые операции, которым не суждено было состояться, и нанося на карту расположение несуществующих подразделений. Если догадка Сиверова соответствовала действительности, полковник находился в шаге от помешательства; порой, когда Геннадий Иванович, голый до пояса, в качестве утренней гимнастики отрабатывал приемы штыкового боя, было нетрудно поверить, что этот шаг им уже давно сделан. Уже через десять минут после того, как полковник брал в руки свой любимый старинный АК-47 с примкнутым штыком, от набитого сухой травой мешка, служившего ему мишенью, оставалась лишь кучка жалких лохмотьев, непригодных к дальнейшему использованию. Лишь однажды увидев, с какой свирепой яростью милейший Геннадий Иванович атакует воображаемого противника, кромсая его штыком и нанося страшные удары окованным прикладом, его городские знакомые обязательно переменили бы свое о нем мнение и впредь, наверное, воздерживались бы от совместных с ним застолий, а также от рукопожатий, праздной болтовни и иных выражений симпатии. В эти минуты он был не просто страшен — вид его вызывал в душе мистический ужас, как вид атакующего жертву вампира.