Масонская касса
Шрифт:
Впрочем, пока что ему везло: они днями ходили по лесу, не встречая ни одной живой души. Надо полагать, «сарафанное радио» широко разнесло по округе весть о бесследном исчезновении Зимина со всей его охраной, и народ сделал из этой информации правильные выводы: в квадрат Б-7 не совалась ни одна живая душа. Никто не объявлял общую тревогу, никто не стягивал силы к месту ожидаемого прорыва, как это было в случае с мэром Губаревым. Глеб предполагал, что помимо трех десятков «мертвых душ» полковник Семашко имеет в своем распоряжении превосходную сеть осведомителей — немногочисленных, но расставленных в ключевых точках, что гарантировало полковнику постоянный приток самой свежей и достоверной информации о намерениях потенциального противника. Ведь и Зимина,
Докурив, Косарев потянулся за ножом. Двадцатисантиметровое широкое лезвие с зазубренной спинкой вышло из ножен с шелестящим лязгом. Бывший майор поддел острым, как иголка, кончиком подушку изумрудного мха у себя под ногами, обнажив пятачок коричневого лесного перегноя, пару раз копнул ножом податливую почву и аккуратно положил в образовавшуюся ямку окурок. То, что осталось от сигареты Глеба, отправилось следом. Косарев присыпал окурки землей и аккуратно уложил на место мох. Точно так же они хоронили все свои отходы от консервных банок и экскрементов до автомобилей, водители которых завершили свой жизненный путь в известковой яме. Ни одно из лесных убежищ, в которых довелось побывать Глебу, не выглядело обитаемым — все они производили впечатление местечек, где уже десятки лет не ступала нога человека.
Прошагав еще с километр по бурелому, они вышли на бетонку и двинулись вдоль нее, держась под прикрытием нависающих ветвей на случай еще одной попытки разведки квадрата с воздуха. Попутно они проверяли то, что Косарев за неимением более подходящего термина именовал «охранной сигнализацией». Выложенная неделю назад поперек дороги сухая ветка лежала на прежнем месте и выглядела неповрежденной; на участке, где бетонные плиты слегка просели, образовав впадину, куда Косарев с Глебом набросали песка, не было ни одного следа, за исключением едва заметных отпечатков заячьих и птичьих лап. Случайные машины тут не ездили: на современных картах эта бетонка не была обозначена, ни к какому населенному пункту она не вела, а заблудившимся водителям хватало установленных в ее начале дорожных знаков, предупреждавших, что впереди их поджидает тупик.
Пятно копоти, оставшееся на том месте, где сгорел один из «мерседесов» Зимина, уже смыло дождями, и единственным напоминанием о том неудачном рейде служила лишь залитая затвердевшей бугристой живицей ссадина на стволе старой сосны, росшей у самой дороги, норовя взломать бетон своими могучими корнями. Именно она пресекла чуть было не увенчавшуюся успехом попытку бегства, сэкономив людям Семашко массу патронов и как минимум один заряд для гранатомета. А Косарев вдобавок к этому утверждал, что замочить нарушителя — это только полдела. Потом ведь еще надо замести следы, в том числе и подобрать все до единой стреляные гильзы. Так что чем меньше боеприпасов ты израсходуешь, тем меньше тебе потом придется ползать на четвереньках…
Прямая как стрела, расчерченная трещинами и тенями нависающих ветвей бетонка была пустынна — не пуста, а вот именно пустынна, как будто до ближайшего населенного пункта отсюда было не двадцать километров, а двадцать тысяч. Так могла бы выглядеть дорога, проложенная какими-нибудь пришельцами (привет от подполковника Журавлева!) по обратной стороне Луны. На рубчатом бетоне валялись сбитые ветром сухие ветки и черные, растопыренные сосновые шишки, стыки плит были густо забиты серо-рыжей прошлогодней хвоей. На березах уже распустились почки, голые красноватые ветви подернулись нежно-зеленой дымкой. Солнце ощутимо пригревало, от нагретого бетона волнами наплывал горячий воздух, и Косарев то и дело утирал лоснящееся лицо рукавом комбинезона. Иногда со стороны леса вдруг веяло приятным сырым холодком — где-то там, в затененной впадине, доживал последние дни, а может, и часы оставшийся на память от зимы сугроб. Они двигались молча, почти бесшумно — два призрака в пятнистом летнем камуфляже, охраняющие заколдованные сокровища.
Кстати, какие именно сокровища они охраняют, бывший майор Косарев не знал, а главное, не хотел знать. У него
Не обменявшись и словом, они дошли почти до перекрестка, где стояли знаки. Пожалуй, за все время своего пребывания в квадрате Б-7 Глеб впервые оказался так близко от «цивилизации». Это вызвало в душе полузабытое волнение, которое он в последний раз испытывал в конце первого года обучения в военном училище, когда ему случалось зачем-либо оказаться вблизи КПП. Там, за призрачной, чисто условной чертой (разумеется, условной, ведь нельзя же всерьез воспринимать кирпичный забор как препятствие для молодого, ловкого и сильного парня!), шумела привычная жизнь: ездили машины и троллейбусы, ходили, смеясь и постукивая каблучками, девушки в коротких платьицах, в кинотеатре показывали новый фильм, а вечерами молодежь отправлялась на танцы. Жизнь продолжалась, невзирая на то обстоятельство, что курсант-первогодок Сиверов выпал из ее плавного течения и вместо танцев должен был отправляться драить полы в казарме и начищать до зеркального блеска растоптанные кирзачи. Словом, «отряд не заметил потери бойца»…
Тогда курсанту Сиверову казалось, что там, за забором, осталась свобода. Там никто не отдавал приказов и не назначал в наряд, там, как казалось курсанту Сиверову, каждый волен поступать, как ему вздумается, без оглядки на придирчивого старшину и грозного командира роты. Став старше и опытнее, Глеб избавился от этой иллюзии. Возможность самому принимать решения и свобода — не одно и то же, потому что решения не всегда оказываются правильными, а за результат потом и спросить не с кого, кроме как с себя самого. Да и существует ли она на самом деле, эта пресловутая свобода выбора? Люди — рабы обстоятельств, которые могущественнее самого свирепого старшины. И, шагая по обочине заброшенной бетонки с автоматом на плече, Сиверов мог чувствовать себя как школьник, отпущенный на каникулы — ни забот, ни хлопот, ни опостылевшей необходимости все время принимать какие-то решения…
В наушниках рации внезапно послышался шелест и треск помех, а потом раздался голос полковника Семашко.
— Наряд четыре, наряд четыре, я база, — сказал он. — Ответьте базе, наряд четыре.
— Я наряд четыре, — немедленно отозвался Косарев. — База, я наряд четыре, слышу вас хорошо. Обстановка штатная, происшествий нет.
— Наряд четыре, вам желтый приказ. Как поняли?
— Вас понял, — сказал Косарев в укрепленный у щеки микрофон. — Принял желтый приказ.
— Выполняйте, — сказал Семашко и отключился.
— Пляши, салага, — обернулся Косарев к Глебу, который понятия не имел, что такое «желтый приказ», а потому мысленно уже готовился к неприятностям. — Желтый — значит, завтра с утра заступаем в караул на «Сучьей дыре». Месячишко поживем, как люди.
— Я не против, — честно признался Глеб.
— Кто бы тебя спрашивал, — пренебрежительно обронил Косарев. — Кругом, шагом марш. И двигай поршнями, солдат, не то собратья по оружию без нас ужин схарчат. А у меня эта тушенка уже давно поперек глотки стоит…
Они развернулись на сто восемьдесят градусов и двинулись в обратный путь. Только миновав место, где они выбрались на дорогу из леса, Глеб более или менее поверил в то, что еще сегодня до захода солнца своими глазами увидит таинственную «Барсучью нору».
С приходом настоящей весны Москва моментально превратилась в чертово пекло — сухое, пыльное, раскаленное. Перспектива улиц терялась в сизом мареве бензиновых выхлопов, дышать было нечем с самого утра, и по дороге на службу генерал-лейтенант Прохоров привычно размышлял о том, что Москва, его любимый город, который он до сих пор считал самым лучшим местом на Земле, с каждым годом делается все менее пригодной для жизни.