Масонская касса

Воронин Андрей Николаевич

— А вы не ищете? — спросил он.

Этот вопрос можно было воспринять как попытку пошутить, но водитель даже не улыбнулся. Он почему-то медлил с ответом; в молчании они свернули в боковой проезд, преодолели заставленный четырехколесной рухлядью лабиринт внутридворовых проездов и со скрипом остановились около подъезда, в котором жил Глеб. При их появлении с крылечка спрыгнул и струящейся черной молнией исчез за углом пушистый кот, до рассвета выбравшийся на улицу встречать весну.

— Я — нет, не ищу, — наконец-то ответил на вопрос Глеба водитель. — Другие ищут, а я нет.

— А что так? — спросил Сиверов.

Водитель снова повернул к нему круглое лицо и с улыбкой, которая показалась Глебу совершенно неуместной, объявил:

— Я не ищу

клад, потому что я его охраняю.

* * *

Прозрачная океанская волна с тихим шорохом набегала на белый песок. В нескольких метрах от берега вода была зеленовато-голубой, а дальше, за прибрежной отмелью, отливала ультрамарином, таким чистым, что цвет казался неестественным. Так рисуют море дети и неумелые живописцы; такой цвет можно увидеть на фотообоях или на иллюстрации в рекламном проспекте, расписывающем прелести очередного туристического рая. Но в природе такой цвет не встретишь никогда — так, по крайней мере, привыкло считать подавляющее большинство жителей средней полосы России, никогда не бывавшее на берегу океана в тропических широтах.

Над пляжем, эффектно контрастируя с темной зеленью королевских пальм и пронзительной голубизной безоблачного неба, возвышались белоснежные корпуса отеля. Их зализанные, скошенные назад очертания вызывали ассоциацию с палубной надстройкой современного круизного лайнера; казалось, отель ждет лишь каприза какого-нибудь богатого постояльца, чтобы, сбросив надоевшие оковы суши, величественно и плавно выйти в открытое море.

Построенные из стали и поляризованного стекла этажи были опоясаны бесконечными, плавно струящимися лентами лоджий. В одной из них, удобно раскинувшись в шезлонге, сидел пожилой мужчина в белом тропическом костюме. Короткие рукава рубашки открывали загорелые, не слишком мускулистые, но все еще крепкие руки. Налетавший с моря ветерок шевелил темные с проседью волосы, в зеркальных стеклах солнцезащитных очков отражались океанская даль, кроны пальм и причал с яхтами, катамаранами, скутерами и прочей плавучей дребеденью, которая в изобилии водится в любом людном местечке любого побережья. Полосатые пляжные зонтики, почти идеально ровными рядами расставленные на принадлежавшем отелю пляже, с высоты седьмого этажа напоминали любовно ухоженную каким-то чокнутым ботаником плантацию поганок. Над зонтиками с протяжными скрипучими воплями парили на широко распахнутых крыльях жирные чайки; некоторые из них сидели на воде, покачиваясь на волнах, как поплавки, но большинство бродило по пляжу между шезлонгами, выпрашивая подачки и поминутно затевая шумные потасовки из-за кусочка печенья или горсти арахиса, брошенной кем-нибудь из туристов. На некотором удалении от берега — разумеется, не слишком далеко — синеву медленно чертили разноцветные паруса взятых напрокат яхт. Со стороны пляжа долетали обрывки музыки, смех и азартный визг какого-то дитяти, сражающегося на мелководье с надувной акулой, которая была почти вдвое крупнее его самого.

На легком столике у локтя сидевшего в шезлонге человека стоял запотевший высокий стакан с коктейлем. Коктейль был безалкогольный; в первые дни своего пребывания здесь пожилой турист пробовал курить безникотиновые сигареты, но нашел это занятие пустой тратой денег, которая лишь расшатывает моральные устои и ослабляет силу воли: начинается все с безникотиновых сигарет, а кончается, как правило, сигаретами обыкновенными, поскольку изголодавшийся по настоящему табаку организм суррогатами не обманешь. По этой же причине обитатель одноместного люкса на седьмом этаже пятизвездочного отеля избегал спиртного: вообще-то, врач рекомендовал ему рюмочку хорошего коньяка для расширения сосудов, но тут была такая смертная скука, что за первой рюмочкой непременно последовала бы вторая, а за второй — третья.

Человек в лоджии взирал с высоты на размеренное течение пляжной жизни с равнодушной скукой, которая до сих пор не переросла в ненависть лишь благодаря закаленному и отточенному десятилетиями умению контролировать свои эмоции. Рядом

со стаканом на столе обложкой кверху лежала открытая книга — «Отцы и дети» Тургенева, — тут же примостился мобильный телефон. Телефон молчал; за все время он не зазвонил ни разу. Человек в шезлонге ждал звонка; собственно, только этим он здесь и занимался. Телефон молчал уже не первый день и даже не первый месяц, но человек продолжал ждать. Он ждал, прекрасно понимая, что это ожидание может оказаться вечным, измученный сознанием своего полного бессилия что-либо изменить.

Когда жгучее тропическое солнце, перевалив через крышу отеля, добралось до лоджии, человек встал, чтобы скрыться от опостылевшей жары в кондиционированной прохладе номера. Поднявшись, он первым делом положил в карман шортов телефон, с которым не расставался, даже когда отправлялся в душ. Затем он поднял со стола и сунул под мышку книгу. Под книгой обнаружился полицейский «вальтер» с глушителем. Наличие пистолета означало, что человек ждет не только телефонного звонка, но и какого-то визита. Разница заключалась в том, что звонок был ему жизненно необходим, а визита он, мягко говоря, опасался.

Сунув пистолет под мышку вместе с книгой, человек прихватил со стола стакан с неумолимо нагревающимся коктейлем и вошел в номер. Задвигая за собой стеклянную пластину двери, узник однокомнатного люкса уже не в первый раз припомнил древних греков. Согласно их мифологии, царство мертвых представляло собой бескрайнюю, погруженную в вечный мрак, унылую и плоскую равнину, по которой бродили в неизбывной тоске тени умерших. Опыт отдыха на этом шикарном побережье свидетельствовал, что греки были правы: загробная жизнь оказалась на удивление скучной и тоскливой штукой.

Глава 20

— Перекур, — объявил Косарев и первым опустился на ствол поваленной сосны, явно присмотренный заранее.

Глеб передвинул за спину спецназовский нож в кожаных ножнах и присел рядом, поставив между колен оснащенный длинным глушителем автомат. Косарев протянул ему открытую пачку «Примы», Глеб чиркнул колесиком зажигалки, и они с удовольствием задымили, ощущая, как приятно гудят натруженные за время долгой прогулки по лесу ноги. Лесники и вальщики в квадрат по вполне понятным причинам не совались, лес тут был основательно захламлен валежником, и ходить по нему оказалось непросто.

Снег уже сошел, лишь в оврагах и ямах, оставшихся на месте вывороченных с корнем деревьев, еще можно было обнаружить грязно-белые, густо присыпанные рыжей хвоей заплаты. По этому случаю Глеб и Косарев щеголяли в пестром летнем камуфляже; на голове у Сиверова было армейское кепи, а Косарев, по обыкновению, обвязал бритый череп зеленой тряпицей, которая придавала ему чрезвычайно воинственный вид. Впрочем, ошибиться в профессиональной принадлежности Косарева было невозможно и без этого зеленого лоскута: медвежью фигуру с широченными покатыми плечами венчала голова с совершенно волчьей, разрисованной шрамами от ожогов и холодного оружия физиономией, которую впору было приколотить над дверями для отпугивания злых духов.

При этом товарищем он оказался неплохим, хотя и со своеобразным, труднопредсказуемым чувством юмора. Никогда нельзя было заранее предугадать, какая шутка его рассмешит, а какая приведет в ярость. Поэтому с ним старались не шутить вообще и, уж конечно, никто не подшучивал НАД ним. Рассказывали, что один не в меру языкастый новобранец, решивший для краткости переименовать Косарева в Косого, сам окривел в буквальном смысле слова, лишившись глаза, который выскочил из орбиты от удара кулаком в лицо. Увечье сопровождалось тяжелым сотрясением мозга и переломом лицевой кости; пострадавшего увезли, и с тех пор его никто больше не видел. А поскольку увольнения по собственному желанию, по состоянию здоровья или в силу каких-то иных причин на объекте «Барсучья нора» не практиковались, было нетрудно догадаться, какая судьба постигла шутника. Бросили в известковую яму, вот и вся его судьба, и хорошо еще, если потрудились перед этим пристрелить, чтоб не мучился…